Гулять на улицу никто не рвался, разве что большие мальчики из нулевой группы уходили проверять помойки, а заодно побить деревенских, если те будут дразнить из помоешниками.
Санёк больше волновался за отца — ведь он на войне, а о маме в командировке думал меньше: в нее не стреляли.
Почему отец не отвечает?
Санёк понимал, что на войне убивают: бабанька рассказывала, что письма-похоронки приходят в деревню чуть ли не каждый день, — но чтобы беда коснулась отца — об этом он и думать боялся.
Иногда свинчивал с палки гайку и рассматривал ее, будто металл хранил в себе какую-то страшную тайну.
— Может, погадать?
Но всякий раз его что-то останавливало. Что если рука дрогнет, и гайка закачается между углем и деревом? Лучше ничего не знать, чем знать плохое. Неудачное гадание представлялось ему чуть ли не убийством.
Теперь ребята жались не к тумбочке с золотым вождем, а к печи.
— Мой папа на войне, — сказал Санёк бабаньке.
— Трудно ему, — посочувствовала старушка. — Ты молись за него — детская молитва быстрее доходит до Бога.
— Как молятся?
— Спаси и сохрани, Господи, моего папу. Или так: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси и помилуй отца моего воина... Как его зовут?
— Степан Григорьевич.
— Значит, по нашему Стефана...воина Стефана. Запомнил?
— Запомнил. Когда говорить?
— Говори в любую минуту, спишь — и во сне молись. Еще так говори: “Спаси воина Стефана от страха нощнаго, от стрелы летящия... и беса полуденнаго”.
Санёк такого запомнить сразу не мог и попросил повторить слова молитвы. Особенно ему нравилось: “Спаси и сохрани воина Стефана от стрелы летящия и беса полуденнаго”.
— Все в руках Божиих, — сказала бабанька. — Ох, ох, все за грехи наша! Твори, Господи, волю твою! А где мамка? Померла, поди?
— Нет, в командировке! — горячо возразил Санёк, словно малейшее сомнение способно погубить ее. А в голове крутилось: “Спаси и сохрани воина Стефана от стрелы летящия и беса полуденнаго”.
Бабанька с сомнением покачала головой, погладила Санька и сказала:
— Если в командировке, или где еще, то и за нее молись, проси для нее милостей у Бога, а уж она, сердешная, о тебе ох как молится! Все глаза проплакала. Материнская молитва тоже сильная, даже очень сильная: со дна моря спасает.
Слова бабаньки будто что-то приоткрыли, будто надежда засияла в прорывы грозовых облаков. Теперь он мог не только ждать, но и что-то делать.
— Гадать можно? — спросил Санёк и показал бабаньке гайку, навернутую на палочку.
— Не гадай, милок, только молись... Эх, милый! — она притянула Санька к себе. — Сколько горя на земле разлито, и все за грехи наши!
Санёк стал повторять слова молитв и к заученному добавлял кое-что от себя. Иногда перед сном вспоминал клубящиеся облака, солнечные лучи, и в лучах мысленно поселял ангелов, которые охраняют от стрелы летящей и беса полуденного. Что такое “бес полуденный”, он не знал. Да это и не было важно знать. Ведь он и остальных слов не понимал. А свет чувствовал.
Однажды бабанька, довольная способностями Санька к молитвам, научила его “Богородице” (он тут не понимал ни слова), однако иногда, обращаясь к небесам, где летают самолеты, он заливался слезами, похожими на счастье. Будто теперь он не один на свете, а с небес на него глядят любящие глаза и оберегают от беса полуденного и страха нощнаго.
Прошел слух, что завтра будут выдавать костюмы. Это привело ребят в волнение; кое-кто рассуждал об Америке.
И вдруг к Саньку подошла воспитательница нулевой группы и сказала:
— За тобой приехала мама.
Санёк подумал, что ослышался. Повернулся к сердитой Любови Григорьевне.
— Я в этом балагане не участвую! — бросила она и пошла крупными шагами из “группы”.
Санёк почувствовал слабость.
Витя, игравший с Фаей в камешки, даже рот раскрыл от удивления. Он не верил, что у Санька есть мать или отец.
Санёк пошел за воспитательницей. Он никак не мог поверить в свое счастье, и ему сделалось зябко. Радость обратилась в страх. Он вошел с воспитательницей в кабинет директора, где на табуретках сидели незнакомые женщины, впрочем, одна из них — воспитательница из Фаиной группы. Но мамы здесь не было. Санёк растерялся. Мама, наверное, сейчас войдет. Но войти ей было неоткуда — только через ту дверь, в которую он только что сам зашел. Он оперся на косяк и решил ждать, когда появится приехавшая за ним мама.
— Где мама? — не выдержал он.
— Вот она!
Ему показали на незнакомую женщину, которая глядела на него и улыбалась. Это была немолодая и некрасивая чужая женщина. Неужели мама так сильно изменилась?