Паук поворачивается, Ларион отражается в каждой грани его стрекозиных глаз. Чудовище выстреливает толстые нити, больше похожие на гигантских дождевых червей, щупальца скользят по коже юноши, пытаются присосаться, впрыснуть в его вены свой яд, он срывает их резкими гневными движениями. Копье Семерых готово к удару, все ярче разгорается драгоценный наконечник.
Паук оставляет в покое сферу и внимательно смотрит на Лариона, черви-щупальца втягиваются назад в брюшко:
- Нам незачем сражаться, Ларион, - непонятно, откуда исходит голос - у искривленного лица на паучьей спинке нет рта, но он на удивление человеческий. Глубокий, бархатный, меньше всего подходящий для паука, - ты видишь то, что хочешь видеть. Вся моя чудовищность - исключительно в твоих глазах, и ты сам выбрал смотреть через эту грань.
- Ты не можешь смириться, что люди способны выбирать и выбирают не тебя? Что тогда, во время великой войны, что теперь! Ты язва, разъедающая мир, тебе нет здесь места!
- Ты не человек, Ларион. Ты орудие. Уникальное, единственное в своем роде, но всего лишь орудие. Тебя создали, чтобы использовать. Но благодаря мне ты был свободен. Пока не отринул мой дар. Я не хочу уничтожать тебя. Ты плод с дерева познания, торжество разума, тем более драгоценное, что твоя создательница - эльфийка. Мыслящее существо невозможно загнать в рамки, подчинить пустым ритуалам и бессмысленным правилам. Разум создан для познания, для движения вперед, и ты - самое верное тому доказательство.
- Я выбирал сам! Я видел, что случится, когда ты получишь власть. Кому нужна твоя свобода познания, если за нее надо платить кровью!
- Человек появляется на свет через кровь и боль. Ты хочешь, чтобы человечество превратилось в мертворожденный плод? Не будет ни крови, ни боли. Замкнутый круг, все время одно и то же. Бессмысленная жизнь и бессмысленная смерть.
- Для каждого человека его жизнь - единственная, и его смерть - всего лишь один раз. Для тебя мы все равно что насекомые! Я не хочу, чтобы люди умирали ради твоих идей!
- Всегда находятся люди, готовые умереть за идею. Вопрос только в том, стоит ли эта идея таких жертв. Но ты даже не знаешь, что я принесу в этот мир, тебе неизвестно, сколько от меня вложено в каждого человека и что уйдет из мира, если меня не станет. Ты стрела на тетиве, орудие Семерых. Но я могу вернуть тебе свободу. Ты даже не представляешь, от чего отказался. В мире Семерых твои способности всего лишь потенциал. Я дам тебе Вселенную. Представь себе мир, в котором каждый человек - Творец. Нет ничего невозможного, все преграды пали. Человеческая мысль определяет бытие. Разве не об этом мечтала твоя мать?
- А что будет с теми, кто не захочет творить? Или не сможет? Люди ведь все разные.
- Мир создан не только Семерыми, но и мной. Я вложил в человека стремление к развитию и способность познавать. Утратившие мой дар - уже не люди, а муравьи. Тебя не должна беспокоить судьба насекомых.
Ларион уставился в пол, упрямо сжав губы. Пусть он всего лишь оружие, пускай ничего не понимает, неважно, что мама хотела совсем другого, она ведь не знала, какая на самом деле тварь этот бог Познания:
- Так вот за кого ты нас принимаешь! Неудивительно, что ты не веришь, будто я мог выбрать сам. Откуда у муравья свобода воли? Или ты думал, что я попадусь на удочку? Мол, они кругом насекомые, а ты - ты другой, ты Творец, тебя ждет весь мир? Мне не нужна Вселенная. Я хочу, чтобы люди спокойно жили, растили детей, сеяли хлеб. Все люди, а не только твои избранники. Все, что им нужно, они возьмут сами! - Из наконечника копья вырвался семицветный луч.
- Жаль, - прошелестел голос, - очень жаль, - и колючая жвала лениво перекусила луч.
***
Мэлин больше не видел своего отражения, зеркальная гладь погасла. Мигнули встроенные в потолок лампы, яркий свет сменился тускло-красным, исходящим от стен:
- Началось, - мрачно сказал маг, глядя в бывшее зеркало, и осторожно раскинул свою сеть, пытаясь понять, что сейчас делает его племянник. На этот раз Далара даже не посмела просить, но если, вопреки воле Семерых и Восьмого, мальчишку можно вытащить - он это сделает. Право, у этой женщины талант находить неприятности! Нет бы взять пример с прабабки и выращивать розы. Впрочем, у прабабки тоже все не как у людей, то есть, эльфов: кто же выращивает розы на голой скале? Думать о всякой ерунде помогало - стоит сосредоточиться, и тут же попадешься, а так сеть сплетается как бы сама собой, пока ты думаешь о розах и золотых прядях в ее волосах.
Вот и первый бастион: покореженные взрывом развалины. Ларион тут не при чем, это Темный ломился сквозь стену. Похоже, верный слуга не слишком спешил распахнуть двери. Дальше, тише, еще тише - солнечный зайчик скачет по серебряному шитью на зеленом шерстяном платье, в глазах цвета палой листвы - теплые искры осеннего солнца. Вторая стена - в ней пролом, прямо посередине, Мэлин скользит вперед, вдоль нитей своей сети, слишком быстро, провал с лязгом зарастает стальной решеткой, еще одна падает сзади, отрезая обратный путь. И его собственный голос спрашивает:
- Зачем ты идешь туда? У тебя нет шансов.
- А у тебя они что, были? - Огрызается Мэлин, напоминая про первый барьер.
- Нет. Но у меня не осталось выбора. Я не хочу перестать быть.
- Вполне человеческое желание.
- Тогда почему ты идешь?
Но Мэлин, не говоря ни слова, протянул руку к решетке: на некоторые вопросы нельзя ответить. Если это непонятное существо решило стать человеком, ему придется осознать нечто больше, чем собственное бытие. Мэлин на своем опыте знал, насколько это долгий и болезненный путь - очеловечивание. Металлические прутья послушно втянулись в пазы, он шагнул в пролом и замер, всматриваясь.
Обычным зрением Мэлин увидел огромный, невероятно огромный (потолок уходил так высоко, что его нельзя было разглядеть, а стены терялись где-то вдалеке) зал. Посередине, прямо в воздухе, ни на что не опираясь, висел прозрачный шар. В нем стремительно перемигивались огни, вспыхивали и гасли ослепительно-белые символы.
А перед шаром, погрузив руки внутрь, по самые запястья, словно сросшись с ним воедино, стоял Он. Стройный, по-юношески узкоплечий - полуэльфы в этом возрасте еще не достигают полной физической зрелости, золотые волосы падали на спину. А совсем рядом, в двух шагах, словно отражение в кривом зеркале, замер Ларион. Та же напряженная поза, такие же узкие плечи, только кудри - темная медь. Эти двое могли бы быть братьями. Если только смотреть со спины.
Перед внутренним взором разворачивалось сражение: два воина в доспехах: черный, поглощающий свет и ослепительно белый. Они стоят в середине круга, накрытого прозрачным куполом. Воздух пропитан магией. Воины стоят друг против друга, с наконечника радужного копья срываются огненные лучи, бьются о нагрудную пластину черного доспеха и бессильно рассыпаются искрами. Темный великан неуязвим, а доспех белого воина уже пошел трещинами.
А если посмотреть по-другому, то вместо черного великана увидишь кристалл, с тысячами тысяч граней, они пересекаются под немыслимыми углами, переходят одна в одну, сохраняя при этом некую закономерность, слишком чуждую для Мэлина, настолько, что сама попытка осмыслить ее, болью отзывается в мозгу. Грани находятся в постоянном движении, он не в состоянии уследить за изменениями, но понимает, что в этом кажущемся беспорядке есть свои законы.
С этой точки зрения вместо Лариона он видит драгоценный камень безупречной огранки. Семь языков пламени горят внутри, сливаясь в один, непостижимый для смертного цвет, ибо человек может быть избран только одним из Семерых. Неугасимое пламя, суть человеческая в несокрушимых границах драгоценного совершенства. Мэлин рассмеялся, больше не заботясь, слышат его или нет:
- Знаете, что во всем этом самое забавное? Не нравитесь вы мне оба одинаково, - и хмыкнув, шагнул вперед - как будто у него был выбор...
Было весьма соблазнительно повторить ту же самую штуку, что он проделал с Ирэдилом - высосать до дна. Но едва коснувшись, осторожно, как кошка лапой, черного великана, он отказался от этой затеи. Дна не было видно. Мэлин снова раскинул сеть, стараясь держаться подальше от Темного.