***
Человек сидел в потертом кожаном кресле, над его головой Луна заливала серебряным светом витраж в высоком сводчатом окне - белое дерево склонило к земле усыпанные плодами ветви. Он листал книгу, маленький томик в красном бархатном переплете, быстро, почти не глядя на страницы. В лунном свете его темные волосы казались вырезанными из черного льда.
Мальчик шагнул вперед, на лунную дорожку, остановился перед креслом. С каждым его шагом из темноты постепенно выступали стены, пустота сгущалась, превращаясь в круглую комнату, заполненную угловатой резной мебелью - стулья с высокими спинками, письменный стол на толстых согнутых лапах, маленький овальный столик-подставка под затейливую курильницу, корявая деревянная лапа-вешалка, на вытянутом когте зацепился короткий серый плащ. В камине, напротив витражного окна бесшумно вспыхнул прозрачный синеватый огонь.
Человек отложил книгу в сторону, Ларион невольно скосил глаза - стихи, странные, всего по три строчки. Луна услужливо высветила текст, и он прочитал:
"А время шуршит
Песчинками в колбе.
Не будет конца".
Мужчина в кресле улыбнулся:
- Вы с ней одной крови, с Саломэ Несчастливой. Она тоже Аэллин, писала стихи, неплохие на самом деле, но никто так и не оценил.
- Я Аэллин? - Переспросил Ларион, особо, впрочем, не удивляясь, и откуда-то точно зная, что это значит.
Его собеседник кивнул и поднялся, подошел к мальчику ближе. Они стояли рядом, Ларион рассматривал лицо незнакомца - на какой-то миг ему показалось, что это Мэлин, сходство поражало, но этот все же был другим. Выше, тоньше, с едва неуловимой неправильностью в чертах. А человек словно читал его мысли:
- Я не он. Но с ним все в порядке, он скоро вернется.
- А кто ты?
Он улыбнулся:
- Ты знаешь.
И Ларион медленно кивнул: знает, всегда знал. И кто этот высокий мужчина в светлой рубашке с расстегнутым воротом, и кто эта рыжая девочка с янтарными глазами, чей портрет в овальной рамке проявился на стене над камином, и зачем он здесь сейчас.
- Я хотел увидеть тебя, перед тем как все случится. Понимаешь, ты другой. Благодаря твоей матери, у тебя есть выбор. У меня - не было. Ты можешь не делать этого. Сказать им всем "нет". И просто жить.
Сказать "нет". Так легко. И уйдет этот отравляющий каждый вздох страх перед неизбежным. Он ни от кого не зависит, никому ничего не должен. А впереди годы и рыжеволосая девочка с портрета, они обязательно встретятся. Всего лишь одно слово. Почему же он не может произнести его? А мужчина смотрит в глаза мальчику и в глубине его черных зрачков сверкает серебристой искоркой надежда. Но Ларион не может понять, надежда на "да" или "нет".
- Что будет, если я откажусь?
- Я не знаю. Никто не знает, даже Семеро. Только Он. А Он никому не скажет. Иначе это уже не свободный выбор.
- Свобода - в незнании?
- Как ни странно. Я всегда верил, что наоборот, - он потер шею, привычным быстрым жестом, и продолжил, - но даже теперь предпочитаю знать. Мне ведь уже не нужно выбирать.
Мужчина кивнул в сторону окна, мальчик подошел, на его плечо приятной теплой тяжестью легла рука. Серебряное дерево растаяло вместе со стеклом.
Два корабля стояли друг против друга, развернувшись боком. Солнце сверкало на жерлах бомбард. Выстрелы, беззвучные, но крошечные фигурки вокруг затыкали уши. Все заволокло дымом. Когда дым рассеялся, картина изменилась - корабли превратились в огромных, покрытых броней монстров, непонятно каким чудом держащихся на плаву. Небо прорезали огненные следы выстрелов, а затем нахлынула огромная, закрывшая весь небосвод волна, подняла огромные суда, как мелкую рыбешку и с силой шмякнула о берег, накрыв сверху.
А на берегу вытянулся вверх город, протыкая облака металлическими шпилями и зеркальными башнями, словно отлитыми из ртути. По улицам шли крошечные человечки. Между башнями клубился смог, коричнево-серый, мрачный, холодное солнце в вышине напрасно пыталось пробиться сквозь пелену. Вдруг человечки забегали, словно муравьи на разоренном муравейнике: кто-то натягивал на лица уродливые маски с длинными хоботами, кто-то бежал вниз по бесконечным самодвижущимся лестницам, кто-то прижимался к стенам, пытаясь слиться воедино с блестящей поверхностью. Он не видел ядер: вспышки пламени, жаркое марево, башни оседали под собственной тяжестью, люди рассыпались жирным пеплом. Серое марево рассекали огненные хвосты диковинных смертоносных птиц. Он увидел женщину, вцепившуюся в металлическую решетку, она горела, словно факел, разинув рот в немом крике, все равно бьющем по ушам, а металл ручейками стекал на ее пальцы. Затем наступила темнота.
Из оконного проема потянуло промозглой сыростью. Шел снег, выл ветер, над землей металась пурга. Серое снежное поле простиралось насколько хватало зрения, а там, за горизонтом сливалось воедино со столь же уныло-серым пасмурным небом. И во всем мире не было ничего, кроме этого снега и этого неба.
- Так будет?
- Так было. Не здесь, в других местах. Но я уже сказал тебе, что не знаю.
Картина за окном изменилась: вместо серой заснеженной пустоши возвышался город, совершенно другой, хотя тоже устремившийся к небесам. Тонкие шпили башен отражали солнце, переливались радугой огни, на плоских крышах домов цвели сады, люди сидели за столами, разговаривали, пили вино из стеклянных высоких стаканов. Между башнями с огромной скоростью проносились верткие металлические птицы. Воздух благоухал яблоневым цветом, а морской бриз, залетая в окно, гладил щеки. Такие же серебряные птицы, только больше, намного больше, бесшумно отрывались от земли, и плавно взмывали вверх, сквозь прозрачную синеву и облачный слой, к звездам. Стальную поверхность Луны венчали прозрачные купола, под которыми зеленели деревья.
- Или так. А может быть, совсем иначе.
Картина за окном снова изменилась. Города сменяли друг друга перед его взглядом: храмовые крыши Сурема, разноцветные купола Кавдна, деревянные гребешки ландийских теремов. Люди торговали в лавках, пахали землю, женщины доили коров и поили детей парным молоком из крынок. Сытые, улыбающиеся лица, веселые дети в чистой новой одежде, заполненные верующими храмы.
Ларион смотрел в окно, за ним проходила жизнь. Такая, какой она должна быть. Когда все сыты и здоровы, земля родит, скот не знает падежа, правители мудры, а подданные благонравны. Тогда берега полнятся медом, а реки текут молоком, и Семеро благословляют паству устами жрецов. Об этом молятся в храмах, пишут благочестивые трактаты, мечтают, бросая в землю зерно.
Быть может те, живущие в поднебесье, летающие на огненных птицах, смелее и лучше. Быть может, его "нет" обернется их миром, миром людей, гуляющих среди звезд. Но серая, пустая равнина застилала взгляд. Он не может, не имеет права решить за всех, за тех, кто сейчас спит в своих домах, молится у алтарей, раздирает бороздой пересохшую землю. Им не нужны звезды. Им нужен хлеб. И Ларион, обхватив себя руками, качает головой:
- Я готов.
Рука на его плече вздрагивает. Мужчина разворачивает мальчика к себе, и Ларион успевает увидеть, как гаснут искры надежды во взгляде его отца. Запоздало понимает, что тот, должно быть, мечтал о звездах, вопреки собственной природе. Леар гладит его по голове, медленным длинным движением, шепчет:
- Удачи. И ничего не бойся, - и отступает в темноту. Комната тает, последним исчезает лицо девочки с портрета, и мальчик зависает в пустоте. Тишину раскалывает удар гонга. "Пора", - слышит он слаженный хор голосов.