— Какие у вас сегодня духи замечательные, Антонина Андреевна. Тонкие, должен сказать, духи.
Она подняла глаза от перфокарт и удивленно взглянула на него.
— У вас сегодня свидание? — И даже краской пошел от бездарности вопроса.
— Нет, еду после работы в театр.
— А что будете смотреть? — Это уж так, чтоб скрыть смущение. Ему было все равно, куда она едет.
— «История лошади».
Да, он впервые посмотрел внимательно на Антонину Андреевну и обнаружил, что она хороша, она даже красива — что-то трепещущее, незастоявшееся было в ее лице. Ах нет, не в том дело, вдруг осознал Николай Филиппович, — он еще в день первого ее прихода заметил, что новая сотрудница мила, но старался всячески не обращать на нее внимания — в самом деле, что ему до ее красоты и молодости, просто сослуживцы сидят за одним столом, друг другу не мешают, вот и хорошо.
И потом — какая-то горечь постоянно была в лице Антонины Андреевны; да и как иначе, если человек недавно развелся, она же, поди, болезнь души пережила, вполне ощутила быт переломленный, так что и сейчас не до конца переболела. Оттого-то и горечь, оттого-то и есть в Антонине Андреевне нечто, мешающее постороннему человеку подступать к ней с привычными разговорами о погоде, кино, телепередачах.
А тут они посмотрели друг другу в глаза внимательно. Видно, что-то происходило с лицом Николая Филипповича, смягчилось ли оно, стало, может, жалким.
Взаимный этот взгляд длился несколько секунд, но Николай Филиппович понял: все! Антонина Андреевна для него не просто сотрудница, каких много, но сотрудница, может быть, единственная, потому что ей нужны, возможно, его участие и помощь. То, что она мила или там красива, большого значения не имело — ее красота по-прежнему никак не относилась к Николаю Филипповичу.
Он сделал усилие и погасил взгляд, тогда погасила взгляд и она.
Нескольких секунд было достаточно, чтоб оба поняли — они имеют право разговаривать не только о делах, но и о вещах посторонних.
Остаток дня Николая Филипповича не покидало веселое воодушевление — ему, выходит, интересно жить на свете, он не вполне стар, если может в ком-нибудь принимать участие, если духи, скажем, «Нарцисс» может отличить от «Тройного» одеколона и даже от «Шипра»; он и вечером был весел, словно бы что-то должно было с ним произойти, некие радостные события — сына ли похвалят в местной газете, внук ли особенно ясно улыбнется деду, выделив его из прочих родственников, пробьется ли морковоуборочная машина — было ожидание только радостное. А оно подвести не может.
Весело шел он на работу и следующим утром, все в природе было свежо, бодро, умыто, и сам себе Николай Филиппович казался человеком еще молодым, почти юным, кого не покидает веселье и надежда на радостные перемены.
Он пришел на работу чуть раньше положенного времени — обычно себе этого баловства не позволяет и приходит точно по звонку, — он сел за стол и вдруг понял, что нетерпеливо ожидает Антонину Андреевну.
И вот звонок, и вот она, Антонина Андреевна, и общее «здравствуйте», и улыбнулась ему — как же она молода, открыта, эта улыбка.
А он оглядел всю группу — вот все на месте, и, когда взгляд скользил от дальнего угла к бумагам на столе, выхватил из общей утренней суеты Антонину Андреевну и чуть остановился на ней, затем легкая улыбка: «Я ждал вас, здравствуйте», — и улыбка, легкая же, в ответ: «Я знала, здравствуйте».
И тогда Николай Филиппович тихо спросил:
— Ну, как вы съездили, Антонина Андреевна? Весело ли вам было? — Он-то хотел, чтоб голос его был спокойным, отечески, сказать, заботливым, но не сумел скрыть волнения — каким-то встревоженным, даже чуть надсадным был его голос.
— Хорошо съездила. Было весело, — ответила она и снова улыбнулась. То вновь была мимолетная, легкокрылая улыбка, но Николай Филиппович многое успел в ней прочесть: она, Антонина Андреевна, рада, что он помнит о сотруднице, что сидит с ним за одним столом, и ей его внимание приятно — спасибо.
А у него-то от этой улыбки сердце как-то гулко ударило и затем сладковато заныло, как бывает в предчувствии вернейшей беды, и уж казалось Николаю Филипповичу, что вот так же заныло сердце, когда он впервые увидел Антонину Андреевну — а не было этого, взглядом посторонним скользнул по ней тогда — да ладно, вот тогда не было, а сейчас есть, и это ростки беды будущей, но ведь как же одинока она, Антонина Андреевна, как не защищена, если даже малое внимание ей дорого — крепко, видать, судьба ее ударила.