Когда он очнулся, купол матово светился, хотя свет не горел. Пью прислушался и уловил дыхание двух спящих мужчин. Потом он заснул, и его разбудил только голод.
Солнце поднялось высоко над темными равнинами, и планета прекратила свой чудовищный танец. Каф спал. Пью и Мартин пили крепкий чай и глядели на него с торжеством собственников.
Но вот он проснулся. Мартин подошел к нему.
— Как себя чувствуешь, дружище?
Ответа не последовало. Пью занял место Мартина и заглянул в карие тусклые глаза, которые глядели на него, но ничего не выражали. Как и Мартин, он сразу отвернулся. Затем подогрел концентрат и принес Кафу.
— Выпей.
Мышцы на шее Кафа напряглись.
— Дайте мне умереть, — сказал юноша.
— Ты не умрешь.
Каф сказал, четко выговаривая слова:
— Я на девять десятых мертв. У меня нет сил, чтобы жить дальше.
Это подействовало на Пью, но он решил сражаться до конца.
— Нет, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Они мертвы. Другие. Твои братья и сестры. Ты — не они. Ты жив. Ты — Джон Чоу. Твоя жизнь в твоих собственных руках.
Юноша лежал неподвижно, глядя в темноту, которой не было.
Мартин и Пью с запасными роботами по очереди отправлялись на экспедиционном тягаче к Адской Пасти, чтобы спасти оборудование, уберечь его от зловещей атмосферы Либры, потому что ценность этого оборудования выражалась поистине в астрономических цифрах. Дело двигалось медленно, но они не хотели оставлять Кафа одного. Тот, кто оставался в куполе, возился с бумагами, а Каф сидел или лежал, глядя в темноту, и молчал. Дни проходили в тишине.
В приемнике что-то затрещало, и тут же заговорило радио:
— Корабль на связи. Через пять недель будем на Либре, Оуэн. Точнее, по моим расчетам, через тридцать четыре земных дня и девять часов. Как дела под куполом?
— Плохо, шеф. Исследовательская команда погибла в шахте. Все, кроме одного. Было землетрясение. Шесть дней назад.
Радио щелкнуло, и в него ворвались звуки космоса. Пауза — шестнадцать секунд. Корабль был на орбите вокруг второй планеты.
— Все, кроме одного, погибли? А вы с Мартином невредимы?
— Мы в порядке, шеф.
Тридцать две секунды молчания.
— “Пассерина” оставила нам еще одну исследовательскую команду. Я могу перевести их на объект Адская Пасть вместо квадрата семь. Мы уладим это, когда прилетим. В любом случае сменим тебя и Мартина. Держитесь. Что-нибудь еще?
— Больше ничего.
Еще тридцать две секунды…
— Тогда до свидания, Оуэн.
Каф слышал весь разговор, и позднее Пью сказал ему:
— Шеф может попросить тебя остаться со следующей исследовательской командой. Ты ведь знаешь здешнюю обстановку.
Зная порядки в Дальнем Космосе, он хотел предупредить юношу.
Каф не ответил. С тех пор как он сказал: “У меня нет сил, чтобы жить дальше”, — он не произнес ни слова.
— Оуэн, — сказал Мартин по внутренней связи. — Он сломался. С ума сошел.
— Он неплохо выглядит для человека, который девять раз умер.
— Неплохо? Как выключенный андроид! У него не осталось никаких чувств, кроме ненависти. Загляни ему в глаза.
— Это не ненависть, Мартин. Послушай, это правда, что в определенном смысле он мертв. Я и представить себе не могу, что он чувствует. Он нас даже не видит. Здесь слишком темно.
— Случается, в темноте перерезают глотки. Он нас ненавидит, потому что мы — не Алеф и не Йод.
— Может быть. Но я думаю, что он одинок. Он нас не видит и не слышит. Это верно. Раньше ему и не требовалось никого видеть. Никогда до этого он не знал одиночества. Он разговаривал сам с собой, видел самого себя, жил с самим собой, жизнь его была полна девятью “я”. Он не понимает, каково это — жить самому по себе. Он должен научиться. Дай ему время.
Мартин покачал головой.
— Сломался, — сказал он. — И когда ты останешься с ним один на один, помни, что ему ничего не стоит свернуть себе шею одной рукой.
— Это он может, — улыбнулся Пью.
Они стояли возле купола, программируя серворобота для починки сломанного тягача. Оттуда им был виден Каф под яйцевидным куполом, напоминавший муху в янтаре.
— Передай-ка мне вкладыш. Почему ты решил, что ему станет лучше?
— Он сильная личность, можешь в этом не сомневаться.
— Сильная личность? Обломок личности. Девять десятых ее мертвы. Он же сам сказал.
— Но он-то не мертв. Он — живой человек по имени Джон Каф Чоу. Воспитание его было необычным, это правда, но в конце концов каждый юноша рано или поздно расстается со своей семьей. Он тоже это сделает.
— Что-то не похоже.
— Пораскинь-ка мозгами, Мартин. С какой целью люди придумали клонирование? Для обновления земной расы. Мы ведь не лучшие ее представители. Взять хотя бы меня. Мои интеллектуальные и физические данные вдвое хуже, чем у Джона Чоу. Но Земля так нуждалась во мне, что, когда я изъявил желание работать здесь, мне вставили искусственное легкое и ликвидировали близорукость. Будь на Земле избыток здоровых молодых парней, разве ей потребовались бы услуги близорукого валлийца с одним легким?
— Вот уж не знал, что у тебя искусственное легкое.
— Теперь будешь знать. Не жестяное легкое, а человеческое, часть чужого тела, выращенная искусственно, точнее говоря — склонированная. Так в медицине делают органы-заменители. С помощью клонирования, только не полного, а частичного. Теперь это мое собственное легкое. Но я хотел сказать о другом: сегодня слишком много таких, как я, и слишком мало таких, как Джон Чоу. Ученые пытаются поднять уровень генетического резервуара человечества, который после опустошительных Голодов превратился в мелкую лужу. Поэтому мы знаем, что если человек клонирован, то это наверняка сильная и умная личность. Разве не логично?
Мартин хмыкнул. Серворобот загудел, разогреваясь.
Каф мало ел. Ему трудно было глотать пищу, он давился и отказывался от еды после нескольких глотков. Он потерял в весе восемь или десять килограммов. Но недели через три к нему начал возвращаться аппетит, и в один прекрасный день он занялся разборкой имущества клона, переворошил спальные мешки, сумки, бумаги, которые Пью аккуратно сложил в конце прохода между ящиками. Он рассортировал все, сжег кипу бумаг и мелочей, собрал остатки в небольшой пакет и снова погрузился в молчание. Еще через два дня он заговорил. Пью пытался избавиться от дрожания ленты в магнитофоне, но у него ничего не получалось, Мартин улетел на ракете проверять карту Пампы.
— Черт возьми! — воскликнул Пью, и Каф отозвался голосом, лишенным выражения:
— Хотите, чтобы я это сделал?
Пью вскочил, но тут же взял себя в руки и передал аппарат Кафу. Тот разобрал его, потом собрал и оставил на столе.
— Поставь какую-нибудь ленту, — сказал Пью как можно естественнее, склонившись над соседним столом.
Каф взял первую попавшуюся ленту. Это оказался хорал. Каф лег на койку. Звуки сотен человеческих голосов заполнили купол. Каф лежал неподвижно. Лицо его ничего не выражало.
В последующие дни он выполнил еще несколько дел, хотя никто его об этом не просил. Он не делал ничего, что потребовало бы инициативы с его стороны, и, если его просили о чем-нибудь, он попросту не реагировал на просьбу.
— Он поправляется, — сказал Пью, обращаясь к Мартину на аргентинском диалекте.
— Нет. Он превращает себя в машину. Делает лишь то, на что запрограммирован, и не реагирует на остальное. Это хуже, чем если бы он совсем ничего не делал. Он уже не человек.
Пью вздохнул.
— Спокойной ночи, — сказал он по-английски. — Спокойной ночи, Каф.