Женщина взяла, не чинясь, сказала:
— Спасибо. Внуку отнесу.
Мужичок пристроил кусок арбуза среди ржавого своего товара и объявил:
— …а я — продам! И создам им (он кивнул на корейцев) бешеную конкуренцию.
ДэПроклов всем по отдельности сказал «до свиданья», изображая при этом церемонные (как боксер на ринге) полупоклоны, и пошел к Наде. От недосыпа, от временного сдвига, да еще и от джина, выпитого в гостинице, его то и дело блаженно вело, мир время от времени как бы коротенько дергался перед глазами, и он отчетливо осознавал, что под ногами у него не земная твердь, а нечто, вроде пружинного, весело расхлябанного матраца. И он долго еще, неизвестно чему, улыбался.
…А в конце печального и тихого своего рассказа Ирина, заметно поколебавшись, произнесла, предварительно бросив быстрый взгляд на ДэПроклова:
— И, все равно, никто из нас не верит. Надя не могла сделать этого над собой!
ДэПроклов сидел, все еще ошеломленный рассказом, и почти не услышал этих слов.
Он никак не мог избавиться от страшной в своей убогости и жути картины: захламленная кухонька, грязноватый свет сумерек, падающий из окна, а на полу, возле черно зияющей пасти духовки — скромненькой грудой тряпья — Надя…
— Прости, — спохватился он. — Ты что-то сказала?
— Я сказала, что никто, из тех, кто знал Надю, не верит, что она могла это сделать над собой, — повторила Ирина.
— Они как жили в последнее время?
— Плохо жили. Она — может быть, только одной мне рассказывала — насколько плохо они жили. Ты уехал — перестал писать, исчез.
— Я писал…
— Да. Четыре письма. Из Владивостока. Где ты с этой, с краснодарской, проводил время. Она носила эти письма с собой. Она их знала, наверное, наизусть. Но ты-то не виноват, не бери на себя! Главное, что у них с Голобородькой все окончательно разлезлось. Когда все это началось… когда эта клятая горбостройка началась, Голобородько самым натуральным образом свихнулся. Спроси у кого хочешь, он был как сумасшедший. Его буквально трясло. Он бегал по городу, по знакомым, по незнакомым — искал денег, чтобы открыть какой-нибудь кооператив, АО какое-нибудь, ТОО какое-нибудь, черт их разберет! Журналистикой он и так через пень-колоду занимался, а тогда и вовсе забросил. То у него была идея — мех котиков выделывать, не взрослых, а тех «котят», которых на Командорах прибоем о берег бьет. Потом еще что-то — утиль-сырье, что ли, собирать. Потом — вообще что-то браконьерское: икру закатывать и на материке сбывать — тоже не получилось. Там уже своя, надо полагать, мафия была. Ему просто набили морду и сказали: «Брысь!»… Видел бы ты его! Ничего более жалкого я не видела. Он деградировал за месяц-два, клянусь! У него ручонки дрожали, он сам весь постоянно дрожал, суетился. А Надя — на все это смотрела… Он потом-то все-таки открыл свое «дело» — нанял какую-то старуху, которая пирожки пекла, а он их продавал (еще и водку в разлив) возле судоремонтного. Недели две он бизнесменствовал. Пока санэпидстанция его не прихлопнула. Он, оказывается, начинку для пирожков, знаешь, откуда брал? Ездил по школам, собирал недоеденные, недожеванные котлеты от школьных завтраков, бабка ему их проворачивала, — ф-фу! — Ирину и сейчас даже бросило в дрожь.
— Об этом даже фельетон был в «Камчатской правде», без фамилии, правда, но все Голобородьку узнали, ну и соответственное к нему отношение: даже и не презрение, даже и не брезгливость, хотя и презрение, и брезгливость… не могу сформулировать! В гости они уже ни к кому не ходили — их не то что чтобы не звали, но это как-то само собой получилось. Надя только ко мне иногда приходила, одна сидела вот здесь, на диванчике, как замороженная. Я ничего не могла поделать! Такое в ней было одиночество — не приведи Господь! И тебя не было — перестал писать, исчез, провалился сквозь землю… Что с тобой случилось?
ДэПроклов постарался оборвать этот разговор.
— Ну, а почему же, скажи, она не затеяла развод с ним? Неужели не ясно было — да ей давно уже ясно было! — что это за типок, Голобородько этот?
— Э-э, Димочка… Ты же ведь знаешь Надю: во-первых, «Ах, Егорка, переломный возраст, ах, как же ему, бедненькому, оставаться без отца?..» во-вторых, Игорь был категорически против, хотя изменял ей, подонок, почти в открытую, а в-третьих, ты об этом не знаешь, да и она сама только намеками об этом рассказывала, он над ней имел какую-то непонятную власть! Она рассказывала: когда он рядом, она непонятно почему слабеет, совершенно теряет волю, будто во сне живет. Я пыталась понять ее — только недавно где-то в журнале вычитала: он, наверняка, был (ты только не смейся!) энергетический вампир! Поэтому-то она и не могла никак с ним развязаться, хотя уже давно ни о какой любви и речи не могло быть.