Стрельба по тарелкам
Рано утром Будкин, Шапа и Варыхан отцепили от мотоблока пушку, развернули ее к цели, уперли сошники в рыхлую, сырую землю. Будкин открыл затвор, присел перед ним, раскорячась неловко. Зажмурил левый глаз и, глядя в канал ствола, начал командовать:
— Шапа, лево чутка. Теперь выше. Много взял, ниже давай. Стоп! Ну, попалась, родимая. Точняк под башню, мужики. Уж со ста шагов не промажем.
Летающая тарелка сидела посреди картофельного поля, утонув в нем посадочными опорами по самое брюхо.
Пушку Будкин еще в том году купил у городских, сорокапятку, за самогона ведро. Без прицела, без колес, зато дали снарядов три ящика — бронебойные, осколочные, картечь, особо картечь советовали.
— На кабана, — сказали, — лучше нету. Засядешь в поле, свиньи эти как выйдут картошку жрать, а ты хрясь, и все стадо — готовые шашлыки.
Будкин к картечи отнесся не по-крестьянски, бесхозяйственно, заглянул в ящик, да и говорит:
— Какая-то гнилая она. Сами с ней на шашлыки ходите. Вон у вас собаки дикие на пустыре, хрясь — и того. Ящик возьму, пригодится, а колбасу эту синюю — на фиг.
Пушку Будкин поставил в дровяной сарай и там всю зиму с ней вечерами при коптилке возился, ржавчину обдирал. Жена сначала ругалась, потом рукой махнула — пускай сбрендил мужик, зато не пьет, зимой-то самое оно запить. А Будкин по весне орудие заново покрасил, колеса наладил от телеги, стала не пушка, загляденье. Маленькая, аккуратная, под колесами чуток подкопай, она на лафет садится — и не видать ее.
А врезать может — клочья полетят, у Будкина прадед как раз с сорокапяткой полвойны прошел в истребительном противотанковом полку. Черная эмблема на рукаве, двойной оклад, и кто после трех боев жив остался, тот везунчик, а кто год провоевал без царапины, того, не иначе, сам Господь в темечко чмокнул. Бывало, ночью прадеда накроет, он сядет на кровати и давай с закрытыми глазами орать на всю избу — за Родину, за Сталина, прямой наводкой по фашистской сволочи, господабогадушумать!
Будкин так и отвечал, когда соседи его подкалывали насчет орудия — это в память о любимом прадедушке. И вообще, авось пригодится, на селе всякое бывает, сами знаете, прямой наводкой бронебойным никогда не лишнее.
Вот под самую осень и пригодилось.
Тарелка сверзилась в поле вечером, прочертила небо горячей пламенной струей да хлобысь на пузо. Как рассвело, мужики сбегали, поглядели — и к Будкину. Сказали, лежит там закопченная такая, потрескивает тихо, а чего в ней, внутри — не разбери-поймешь, вроде кто-то ходит и железом гремит. Чинится небось. Вот бы ему пушку твою предъявить, чтобы разговор по понятиям сложился. А то он починится и улетит, а картошку-то потравил, гадюка, основательно, как раз ее через пару недель копать.
Да не вопрос, Будкин говорит.
Тут соседи пришли. Слева — Леха Шаповалов, сам поперек себя шире и морда страхолюдная, но глаза добрые, мухи не обидит, пока та его не укусит, а тогда уж держись, избу раскатает, пока муху догонит. Справа — Стас Варыханов, егоза мелкая, вороватая, зато руки откуда надо, и вообще продуманный до делов мужичок. Нынче оба смурные, трезвые и при ружьях — значит, готовые на все. Сами пришли, главное, и не звал их никто.
— А вот и расчет орудийный! — Будкин обрадовался.
Жена как слово «расчет» услышала, сразу в слезы, насилу успокоил ее. Сказал, да чего ты, ну попугаем дурака, не будет он против сорокапятки выдрючиваться, она же танк пробивает… Если повезет, конечно. Жена от этого «повезет» — реветь пуще прежнего. Будкин рукой махнул только — и в сарай.
Орудие — на буксир к мотоблоку. Будкин в седло взгромоздился, Шапа с Варыханом в прицеп на ящики улеглись и потелепали со скоростью пешехода, кутаясь в телогрейки по утреннему холодку, провожаемые суровыми улыбками мужиков, детскими радостными визгами да бабским всхлипываньем.
Через полчаса на исходную позицию, к полю картофельному пришлепали, как раз совсем рассвело.
Шапа глянул на тарелку и говорит:
— Блин, с самых петухов на ногах, а еще не похмелился.
Это он так дал понять, что неуютно ему малость.
И действительно, вот блюдо железное с башенкой разлеглось посреди картошки, а ты тут с голым задом практически — как прадедушка супротив фашиста. Сорокапятка, она, конечно, сила, но и блюдо уж больно железное, да и фиг знает, чего там за бластер-шмайсер в башне и какой космический фашист за тем шмайсером притаился, сквозь прицел тебя оценивает.
— А у нас с собой было… — как бы вспомнил Варыхан и руку за пазуху.
Но Будкин панические настроения мигом пресек.