Выбрать главу

Незамолчной призывопечалью разлилось желание Хатсу уехать, стать растением своей родиноземли. Может быть идти босой рядом с арбой апельсинов, думая об автомобиле, может быть в пролетающих белоптицах видеть ветровеющий сон аэроплана, может быть умереть от укуса гремучей змеи, защищающей змеенышей. Пусть — так надо— как надо остаться мне пихтой на севере.

Детство — мне тридцать ровно — я бегаю босиком но крапиве — люблю лето, свое имение на Каменке, домик, собак и на рассветах удивляюсь в окно. В глуши — на восточном это склоне Урала. А завтра наверно опустится на аэроплане какой-нибудь утомившийся авиатор на мою поляну и радостный сорвет две или семь ягодок земляники — и будет ждать. Приглашу в дом, извиняюсь — думал о другом. Еще чуть блеснуло — если взять Хатсу в имение, крестьяне убьют ее, как рысь, а зимой было бы лето и летящие дни. Хатсу, выпьем за больших птиц, за наши южносеверные встречи.

И вот мое наблюдение: юг становится севером, север югом, климатические условия энергично изменяются, пока уравниваясь. Наступает век чудес и открытий — праздник неожиданного.

Накинув вейно голову к облакам, можно уяснить смысл культуры. — Я (бицепс сорок сантиметров) натягиваю лук максимума волевой энергии и метко спускаю стрелу в первое биение сердца сегодня-родившегося младенца. — Хатсу просит снять смокинг и тигровую шкуру натянуть на плечи. Я верю в культуру и завтра сделаю так: — пусть каменновек напомнит жизневозвращение. — Пусть моторовек будет рыжим — знак царственновеличия — путь стремительносил.

Курьерим — провожаю до моря. Купэ экспресса (Спб. — Севастополь — вагон международного общества № 0613-В)

Хатсу, знойная Хатсу, смотришь послеполднем или вдруг грустноглубью глаз по вечерней дороге. В купэ лампочка улыбает прошлое — будто круг цирка — оркестр — лязг меди. Бам-м-м-м-м-ъ. И Хатсу поет: ан-нэо-хатсу-мау. Я вижу ее слезы в бриллиантовом кулоне. Ночь коротка, мы пьем кюрассо, — мир большой, а друзей мало. Мне не нравится когда станционирует поезж — зачем? или нужно помнить о глупом, — даже собачий лай слышно. Прикасаясь к груди Хатсу, чувствую горячий песок и, складывая биения ее сердца, вижу коралловую нить.

Ее поцелуи — оазисы — и еще прощай.

Колыбайка

Н.Н. Евреинову

Мильничка Минничка Летка Хорошечка Славничка Байничка Спинничка   спи-спи-спи Кусареньки Мареньки Лареньки Жареньки Бобусы Ракушки Камушки   спи. Цинть-тюрлью Цинть-тюрлью Улетелечки Птички Песенки Лесенки Палькай Водички   и спи-спи-спи. Мушки у Ямушки Лягушки Квакушки Барашки с Рожками Кружочки Снежочки   спи-спи. Малякаля Бакаля Куколки Мячики Крылышки Ш-ш-ш-ш Ушки-игрушки Спатеньки Слатеньки Спи летка Солничка   спи-ау-ау-ау-ау.

Н. Кульбин. Портрет Маринетти

Артур Лурье

К музыке высшего хроматизма

Введение четвертных тонов — начало, в полном смысле, новой органической эпохи, выходящей из граней воплощения существующих музыкальных форм.

Помимо возможности, в настоящее время, воспроизведения высшего хроматизма в оркестре, реконструкция рояля (введение четвертных тонов) осуществится в ближайшем будущем ввиду деятельности лиц, работающих над реальным разрешением этого вопроса.

Предлагаемый здесь проект записи высшего хроматизма, рассчитан на простоту применения.

Этот способ даст возможность сохранишь временно существующий полный стан и не разрушает прежних гармонических концепций.

Предлагаемый новый знак 4 (quartiese) — повышает на 1/4 тона, в опрокинутом виде 4 (quart'moll) — понижает на 1/4 тона. Каждый из этих знаков уничтожается полу-бекаром (demi-becarre).

Целесообразность предлагаемой системы в экономности и стильной начертательности новых знаков. Все прежние знаки сохраняют свою силу по отношению к хроматизму 1/2 тонов.

В старом хроматизме два звука равномерного повышения, обозначаемых нотой одной и той же ступени.

Высший хроматизм требует четыре обозначения одной и той же ступени в равномерном повышении.

То же в сторону равномерного понижения.

Алексей Ремизов

Ребятишкам картинки

Давайте, мои лепуны милые, мои заиньки, зайчики, петушки, петушенки, станемте сначала картинки смотреть, а потом заведем игру.

Вот это барашек, он же и козлик, травку щиплет. Набегался, рогатый, по лесу, по кусточкам, пришел домой и сейчас за травку.

А это, мышка. Уши-то как загнулись, хвост винтиком. Морковничает.

А это мышонок племянник, он же и монашек, стал на колени, кланяется — одни пятки торчат. Тепло ему и заснул. И снятся ему кишки бычиные, да совиный глаз. А проснется, ой, песни петь. Ему только и занятий, что под полом скребстись, да песни петь. Голос то-нень-кий!

А это свинки — и та и другая.

Эта вот свинка веселая. Хвостище-то как подняла — именинница! А эта свинка — грустная. Платок потеряла. Ходит и ищет, ходит и ищет. И хочется свинке орешков поесть фисташковых.

Владимир Маяковский

Облако в штанах

(отрывок из трагедии)

«Хотите, буду от мяса бешеный, —

И, как небо меняя тона, —

Хотите, буду безукоризненно нежный,

Не мужчина, а облако в штанах!»

(Из пролога)
  Явись, Мария!   Я не могу на улицах!   Не хочешь? Ждешь, как щеки провалятся ямкою, — Попробованный всеми, пресный, Я приду и беззубо прошамкаю, Что сегодня я — «удивительно честный».   Мария, видишь,   Я уже начал сутулиться   В улицах — Люди жир продырявят в четыреэтажных зобах, Высунут глазки, потертые в сорокгодовой таске, — Перехихикиваться, что у меня в зубах   Опять! Черствая булка вчерашней ласки! . . . . . . . . . . . . . . . Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово? Птица побирается песней,   Поет голодна и звонка, А я человек простой, Выброшенный чахоточной ночью в грязную руку Пресни.   Мария хочешь такого?   Пусти! Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!   Мария, звереют улиц выгоны.   На шее ссадиной пальцы давки.   — Открой! мне больно! Видишь, натыканы   В глаза из дамских шляп булавки!   Пустила… Детка! Не бойся, что у меня на шее воловьей Мокроживотые женщины потной горою сидят: Это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых любовей И миллион миллионов маленьких грязных любят. Не бойся, что снова в измены ненастье Прильну я к тысячам хорошеньких лиц, — «Любящие Маяковского!» — да ведь это ж династия На сердце сумасшедшего восшедших цариц.   Мария, ближе! В раздетом бесстыдстве, в боящейся дрожи ли, Но дай твоих губ неисцветшую прелесть! Быть может я с сердцем ни разу до мая не дожили, А в прожитой жизни — лишь сотый апрель есть.   Отдайся, Мария! Имя твое я боюсь забыть, Как поэт боится забыть какое-то   В муках ночей рожденное слово, Величием равное богу… Тело твое я буду беречь и любить. Как солдат, обрубленный войною,   Ненужный, ничей, Бережет свою единственную ногу…   Мария!