В русской традиции различаются три уровня конфликтности: коммуникативный, кулачный и оружный.
Если вас «послали по матери», то вы свободно можете ответить тем же. Или — иным словесным оскорблением, в рамках ваших риторических способностей. Но не более.
Если вас толкнули или дали в морду, то и вы можете исполнить подобные физкультурные упражнения. Но без дополнительного инструментария.
Если на вас кинулись с оружием, то… то зарежьте кидальца нахрен.
Во всех случаях вы правы, если первый ход на очередном уровне — сделал ваш противник.
Но Эрик больше нож не достаёт. А жестикулировать… можно до морковкиного заговения.
– Тогда… Коль от лжи своей ты не отступился, коль виру платить — несогласный, то я, боярский сын Иван Рябина прошу… божьего поля. С этим… человеком по имени Эрик. И пусть господь рассудит — на чьей стороне правда.
Народ снова ахнул. И зашелестел… разнонаправленно.
«Божье поле», «божий суд» — крайняя, редко употребимая форма выяснения истины между людьми.
Я уже говорил о том, что судебный процесс в религиозно насыщенных обществах имеет иной смысл, нежели в секулярных.
«Правда у бога». Вся правда.
После глубинного восприятия этой идеи любой реальный судья — просто мелочь бестолковая, которая тщится своим хиленьким разумиком прозреть ткань бытия и по каким-то мутным вторичным признакам, типа вещественных улик или свидетельских показаний, узнать какой-то отблеск истины, сделать какое-то предположение о виновности.
Но ведь сказано же: не в знаниях правда, но в вере.
Прямое вмешательство, явный вердикт Господа, Создателя и Вседержителя, выраженный в исходе поединка, есть решение даже более окончательное, чем, например, тоже божественное, «испытание железом» — поносить раскалённый металл в ладонях без ожогов.
– Замолчь! Воровские речи ведёшь! Не можно воям в походе ссориться да свариться! Не можно, на войну идучи, меж своими — мечами биться! Сиё есть крамола! Воровство противу нашего князя Володши свет Васильковича!
Один из бородачей машет на меня перстами с перстнями. Хороший бы из него вентилятор получился. С такими-то рукавами — только воздух и гонять. По сути — он прав. А вот по деталям-деталюшечкам…
– Ежели князь Тверской того клеветника и клепальщика — мне головой выдаст, то я согласный. А если нет… Извини, боярин. Но мы стоим на Новогородской земле. Какая земля — таков суд. А я — не Тверской боярин, а Смоленский боярский сын.
Надо ли перечислять все расчёты и предположения, которые враз закрутились в головах присутствующих «вятших»? По теме отношений в треугольнике Суздаль-Смоленск-Новгород? А ведь право суда — из весьма болезненных в Средневековье, новогородцы добивались его долго и кроваво. А потеряют ещё… хуже.
Суд Тверского князя над смоленским бояричем на новгородской земле… Я князю — не присягал, не подданный, не данник. Даже в хоругви — не дружинник, а так… путешествуем вместе. Отношение новгородцев к Залесским… особенно — к княжьей дружине… Да ещё и чужакам-нурманам…
– И кого ж ты за себя на поле выставишь?
По общему правилу бой должен был быть равный, и поэтому малолетние, престарелые, больные, священнослужители, инвалиды и женщины могут нанимать и ставить вместо себя наёмных бойцов. Если иск подавала женщина против женщины, то наймиты запрещались, бабы резались сами.
Судебник 1497 года (допуская участие в «божьем поле» и свидетелей-послухов) формулирует так:
«52. А на ком чего взыщет жонка, или детина мал, или кто стар, или немощен, или чем увечен, или поп, или цернец, или черница, или кто от тех в послушестве будет кому, ино наймита наняти волно. А исцем или послуху целовати, а наймитом битися; а противу тех наймитов исцу или ответчику наймит же; восхочет, и он сам биется на поли».
– Я — истец, этот… моль белая — ответчик. Оба мы воины. Оба в войске идём. К чему нам наймиты? Ты как там, поганка бледная, не обделался со страху-то?
Бешеное рычание Эрика подтвердило его глубоко насущное намерение порвать меня в куски лично и принародно.
– Ну, коли обои согласные… пошли к князю… и к посаднику. Пущай головы решают.
Дальше пошла суетня и тягомотина. Множество ратников подбегали к столпившимся вокруг нас, и шумно обменивались новостями.
Слух о том, что «лысый хрен смоленский»… ну который утопленниц с-под кажного куста… сцепился с «нурманской мордой белесой»… да ты его видал — самая гадская гадина… и будет «божье поле»… ты когда прежде поле видал? Да не ржаное, а божье! …вот и я только слышал — надо глянуть, домой вернусь — бабе расскажу…
Все пытались похлопать меня по плечу, по спине, выразить восхищение, дать полезных советов… Были среди них и несколько… странные:
«если хочешь быть страшен, убей змею черную, а убей ее саблею или ножемъ, да вынь изъ нея языкъ, да и въ тафту зеленую и в черную да положи в сапогъ в левой, а обуй на том же месте. Идя прочь, назад не оглядывайся. Пришедши домой, положи (змеиный языкъ) под ворота в землю; а кто тебя спросить: где былъ? и ты с им ничего не говори. А когда надобно, и ты въ тотъ же сапогъ положи три зубчика чесноковые, да под правую пазуху привяжи себе утиральник и бери с собою, когда пойдешь на суд или на поле биться».
Какой-то чудак упорно лез ко мне с мало-ношенным сапогом и тремя зубчиками чеснока и очень обиделся, когда я отодвинул его, горящую истинной верой и абсолютной убеждённостью, физиономию.
Кстати, типично. Из-за всяких фокусов с чародейством церковь весьма возражает против таких поединков. Максим Грек будет жаловаться на чертовщину на «поле»:
«а обидчики на то и рассчитывают: у них всегда есть чародей и ворожея, иж возможетъ д?йством сатанинским пособити своему полевщику».
Как возможно соотнести веру в бога, в «божью правду» на «божьем поле», в месте-времени наглядного и очевидного проявления божьего правосудия с «действом сатанинским» в тот же момент и на той же площадке…?
В какой-то момент Резан рявкнул. Возбуждённые сопричастностью к происходящему: «полёвщик-то — с нашей хоругви! С одного котла кашу хлебаем! Это в вашей лодии — одне пни замшелые, посельщина с деревеньщиной, а у нас-то… ого-го!» — со-хоругвенники, или как их правильно назвать? одностяжники? — отпихнули доброхотных зрителей, почитателей и советчиков.
Ко мне смог, наконец-то, пробиться Лазарь:
– Ваня! Не надо! Он здоровый, он тебя убьёт! Я ж понимаю, я ж… ты ж… ты из-за меня… Ваня, он же здоровее! У него навыка больше, на нём железо заморское, крепкое… Не осилить тебе, сгибнешь… За меня..
– Лазарь, ты — мой человек?
– Я? Ну… Да… Я за тебя… как скажешь — всё… Твой. Весь.
– Запоминай, друже. Что моё — то моё. Лапки, к моему тянутые — пообрубаю.
Стоявший рядом, смотревший в сторону Резан, только дёрнулся. Внимательно осмотрел меня, и, когда я, прихватив своё барахло пошёл к лодке, тайком перекрестил вслед. А потом начал яростно материться, подгоняя бойцов и скрывая своё смущение.
В самой Мологе… Народу собралось… море. От пристани следом за нами толпа — на всю ширину улицы и ещё бегут.
Вся округа собралась на торг по случаю прихода войска. А само войско на каждой предшествующей стоянке пополнялось одной-двумя хоругвями местных бояр. Здесь, кстати, ещё два ушкуя новогородцев караван дожидались. И тут всем — такая халявная развлекуха!
– Гля! Гля! Полёвщика ведут! На смерть за правду резаться!
– Ой, а молоденький-то какой…
– А другой-то… Гля! Гля! Ну, морда нерусская…!
– Тож ничего. Высокинький…
«Поле» — обычай давний: «судебный поединок тяжущихся, их драка орудием до смерти или тяжелой раны одного из бойцов, причем победивший и выигрывал тяжбу».