*
Я думал о себе и о ней. Только о себе и о ней, а не о том, что нас окружает. В прежние, далекие времена мы не умели так думать. Столько времени уделяли различным вещам, что они становились как бы частью нас самих. Мы даже вспоминали кого-нибудь в определенном костюме или за определенным занятием и не умели вспомнить только его самого, без вещей и обстоятельств. Человек тогда учился создавать вещи, его жизнь становилась благоустроеннее, но это еще не означало счастья. Мы не могли тогда ощущать себя и других как единое целое. Не знали, сколько в каждом из нас живет людей и каковы они. Часто не знали, кого из них предпочесть. И не умели сделать так, чтобы человек в нас постоянно побеждал зверя. Теперь зверь загнан далеко, в очень незначительные уголки нашего существа. Остались в нас люди, но люди разных эпох. Важно, чтобы завтрашний человек постоянно побеждал вчерашнего. Тогда не будет "я" и "они". Этому мы учимся всю жизнь. Но можно ли научиться быть счастливым? Очевидно, мы с Майей так и не научились... Между нами впервые за сто тридцать лет совместной жизни пролегла полоса отчуждения. Что было в ней? Неясные мрачные тени, не имеющие очертаний. Майя что-то скрывала от меня, следила за мной, из-за чего-то беспокоилась. Почему так случилось? Может быть, потому, что я думал о Майе так, как будто она была частью меня, а не самой собой. И как будто у нее не оставалось тайн, своих собственных тайн, как тогда, когда она была еще не моей женой, а лаборанткой, бьющей посуду. И, возможно, сейчас я просто должен был проникнуть в ее тайну, разгадать эту забытую и вновь открытую Майю. С каждым месяцем отношения становились все более натянутыми, и самым страшным было то, что я не знал причины. Я прошел лечение радиосном, и кошмары больше меня не беспокоили. И все же Майя явно остерегалась меня. Из-за того ли, что боялась повторения снов, или же в моих поступках было что-то предосудительное? Я начал следить за собой, за своими жестами, словами, но ничего странного в них не нашел. А если со стороны виднее? Несколько раз пытался объясниться с ней начистоту. Она отмалчивалась, отводила глаза, бросала, как нелюбимому, холодные успокоительные фразы. Майя стала очень медленно работать, часто проверяла одни и те же результаты. Однажды спросила меня: - Что означает слово "нукопропор"? - Нукопропор?- Я тщетно пытался вспомнить. - Ну да,- нетерпеливо сказала она, исподлобья бросив подозрительный взгляд,- ты часто произносишь его. Я готов был поклясться, что слышу это слово впервые. Холодок пополз от шеи к пояснице, как будто с дерева упал за воротник комок снега. А через несколько дней я проснулся поздней ночью. Сквозь прозрачную крышу светили звезды, Я подумал: может быть, мы стремимся в далекие миры инстинктивно, потому что споры занесены оттуда. Так неудержимо стремятся рыбы туда, где были когда-то отложены икринки, из которых они родились. Незваный гость - тревожное предчувствие застучало в мой висок еще раньше, чем я услышал непонятные звуки. Прислушался. Различил жалобный плач, всхлипывания. Затем в ночной тишине отчетливо раздался протяжный стон отчаяния. Я вбежал в галерею-сад и увидел Майю. Она сидела под деревом раскачиваясь, обеими руками сжав голову. Увидев меня, попросила сквозь слезы: - Не смотри на то, что стоит передо мной. Я, конечно, выполнил бы ее просьбу, как это и надлежало сделать каждому из моих современников. Но она прозвучала слишком поздно. И я успел заметить, что перед Майей стоял аппарат для детей, начинающих обучение.
*
- Степ Степаныч! - окликнул я. Человек не изменил своей величественной походки, не обернулся. Я уже начал сомневаться, он ли это, но на всякий случай решил догнать и убедиться. - Степ Степаныч, да что с тобой?- тревожно спросил я, загораживая ему дорогу. Он помахивал прутиком перед собой и шел прямо на меня, не собираясь сворачивать. - Степ Степаныч!-Это прозвучало как заклинание. Он остановился передо мной так близко, что были видны поры на коже его лица, и оглушительно захохотал, как мне показалось, довольный своей шуткой. - Чему это ты радуешься?- с упреком спросил я. - Да как же,- давясь смехом, ответил он,- все называют меня Степкой, а ты Степ Степанычем. Мне лестно. Он вдруг подпрыгнул и больно хлестнул меня прутиком по плечу. - А ну, давай на шпагах!- предложил он, становясь в позу фехтовальщика. Я застыл в полной растерянности, не зная, как относиться к его поступкам и словам. А он зашептал громко: - Я знаю, как спастись. Это очень просто. Поешь волчьих ягод - и вернешься в детство. В его буйных волосах застряло несколько длинных пластмассовых стружек. Когда он мотал головой, они разворачивались и вновь сворачивались в кольца, нагоняя на меня страх. - Слушай,- шептал он.- Мы считаем старость патологией. А почему не считаем патологией детство; ведь наша психика в детстве чем-то похожа на психику старости? О, мы великие хитрецы, но я наконец-то обманул всех. Я стал дурачком. И поймал за хвост жар-птицу... Он запрыгал на одной ноге и забормотал: - К черту, к черту все лаборатории, все опыты! Мне ничего этого не нужно. Ни лунного филиала, ни "копейки". Только хлеб и воздух. Поверни кубик другой стороной - и ты увидишь другой кусочек рисунка. Но ты не увидишь всего рисунка. Это невозможно. Я не хочу быть ни умным, ни бессмертным.Его лицо кривилось в хитрой гримасе.- Мне надоела наука. Это она погубила меня. И она погубит все живое. Знаешь, в чем состоит великая истина, которую я открыл? Никому не говорил- тебе скажу. Человек не должен узнавать ничего с помощью приборов. Только то, что принесут органы чувств,- его достояние. Пусть он лучше смотрит в себя, прислушивается к урчанию своего голодного брюха, а когда оно наполнено, пусть станет более чутким и отыщет в себе душу. Это даст ему успокоение. А если он не сможет наполнить брюхо без помощи приборов, пусть убьет соседа и заберет его еду. Но убьет его без оружия, только руками и зубами. Понимаешь? Он шагнул ко мне, и я поспешно сделал два шага назад. А он схватился за голову и закричал: - Хочу быть животным и ни о чем не думать! Хочу только чувствовать! А если нельзя животным, то хотя бы верните меня в детство, чтобы я мог начать все сначала. Я бы никогда больше не раскрыл книгу, убил бы учителей, поджег школу. Я бы жил одной жизнью с природой - истина в этом! Он задрал голову и посмотрел в небо. Я понял: он сошел с ума. Степ Степаныч сорвал с дерева листок и начал рассматривать его на свет. Потом растер и понюхал. Я услышал его бормотание: - Любопытно знать, как он устроен? И вдруг в одно мгновение все изменилось. Широкая улыбка светилась на его лице. Но вот она исчезла, уступила место озабоченности. - Что с тобой, брат?- спросил он.- Почему ты так странно смотришь на меня? Я не мог выдавить ни слова. - Переутомился, верно,- ласково проговорил он.- Отдыхать нужно больше. Хочешь, махнем с тобой в лунные заповедники? Ты с месячишко не будешь ни о чем думать - только смотреть и удивляться. Идет? Его мягкая сильная ладонь была открыта, как посадочная площадка. А я безмолвно смотрел ему в глаза ц думал: "Так кто же из нас - я или он? Я или он?"