- Иди сюда! - позвала его Хель. - Поставь кресло поближе и садись. Поговорим.
Мэй с трудом сдвинул тяжелое кресло, подтащил его к кровати. Хель лежала на боку, подперев щеку ладошкой. Светлые волосы, рассыпавшиеся по подушке, бледное лицо, руки - все это казалось туманным, и только глаза, блестевшие от лунного света, были живыми, пристальными.
- Расскажи что-нибудь, - потребовала она, не сводя с него взгляда.
- О чем? - растерялся Мэй.
- О чем хочешь. О себе расскажи.
Мэю не очень хотелось, но перечить ей он не мог. Он начал, запинаясь, потом разговорился и не заметил, как рассказал ей все до конца. И о матери, которая была подвладной отца, барона Дориана Синнальского, и о том, как по приказу отца ее забили плетьми, и о том, как растили его в замке - нелюбимого и никому не нужного. Как умер отец с перепою, а он ушел, пристал к бродячим музыкантам, с ними и пришел в Ландейл, мастер Гарен взял его в ученики...
Он запнулся, вспомнив сегодняшнюю церемонию - наверно, она думает, что он глупец, - и вдруг Хель тихо проговорила:
- Бедный...
Мэй застыл. Ему показалось, что она смеется над ним. А она протянула руку и погладила его по голове. Как ребенка. Мэй почувствовал, как к горлу подступают слезы. Он быстро нагнул голову. Не хватало только разреветься...
- У меня отец хороший был, - вздохнула Хель. - Только его убили... Мама... Да ты, наверно, знаешь все.
- Не все, - сказал Мэй и вспомнил, что ему о ней рассказывали. Она ведь тоже одна...
- Я Консула все равно убью, - четко произнесла она, и Мэй вздрогнул. Он вспомнил, как ненавидел отца и готов был убить его. Но это же девочка! Разве можно ей думать о таком? Он совсем забыл недавний разговор в трапезной и клятву.
Мэй наугад протянул руку, и тонкие пальцы Хели с силой вцепились в нее, будто спасаясь от чего-то.
- Ты засни, - быстро сказал он, боясь, что она заплачет. - Засни, ты же устала...
- А ты? - прошептала она.
- И я засну.
- В кресле? - она приподнялась. - Ну вот еще! Забирайся сюда, здесь места хватит.
- Что ты? - испугался он. - Разве можно?
- А иначе я слезу! - капризно пригрозила она. И бросила подушку себе в ноги: - Вот сюда.
"Ладно, - подумал Мэй. - Когда она заснет, я слезу". Не раздеваясь, он забрался по приступке на кровать, свернулся клубком, чтобы занять поменьше места, и неожиданно для себя заснул.
Первой встречи Мэя и Хели в моих снах не было. Как и всего, что произошло с ними потом, до того, как узнал ее Гэльд. Об этом я могла только догадываться. Я восстановила сцену этой встречи, какой она представлялась мне - по услышанным во сне разговорам, по записям, прочитанным из-за плеча. Кажется, сразу после победы Восстания в Хатане хроникари Храма Светлой Матери начали писать подробную и честную хронику недавних событий. В Хатан свозили отовсюду хроники захваченных замков, ухронов, приказы и письма - все свидетельства, которые удалось найти. Должно быть, мой предок принял в этом деятельное участие - судя по количеству бумаг, которые прошли перед его - и моими - глазами. Жаль, что это собрание не попало в руки ученых - почти все погибло в год смерти Хели, в огне Сирхонского мятежа.
Я размышляла об этом, идя вслед за экскурсоводом и нашей группой по шумной и вполне современной улице. Только что мы пересекли площадь Шарделя, бывшую магистратскую, где возвышался покрытый лесами остов ландейлской ратуши. Экскурсовод на ходу пояснила, что здание ратуши было разрушено взрывом во время Последней войны, и только недавно удалось разыскать старинные планы и рисунки, согласно которым ведется восстановление. Замедлив шаг, я с жалостью оглянулась на остатки великолепного здания. От башни, в которой размещались Хель и ее свита, не осталось ни следа...
Утреннее солнце светило так, что на Храмовой площади не было почти ни клочка тени, и Храм, возносившийся каменным шатром в ослепительно синее небо, казалось, таял в жарком мареве. Асфальт мягко прогибался под ногами, был он еще черный, гладкий, совсем новый, но уже весь в следах каблуков, подошв; а у самого края его, где начинался бугристый, стершийся булыжник храмовой площади, впечатались в асфальт две растопыренные детские ладошки...
Я ступила с асфальта на булыжник, ощущая под тонкой подошвой жесткие ребра камней. Как будто перешагнула границу между настоящим и прошлым.
На деле, конечно, это было не так. Одетые вполне современно люди проходили мимо меня, разговаривая о своем, я различала протяжный говор степняков, резкие гортанные гласные жителей Харара, быструю рассыпчатую речь уроженцев юга казалось, все республики Кольца собрались здесь, у храма Светлой Матери в Ландейле. А из-за двускатных красных черепичных крыш старинных домов, окружавших площадь, вырастали высотные здания. И таким неловким и беззащитным был этот островок прошлого с его булыжником, красной черепицей и широкими, черного камня, стертыми за века почти до основания ступенями.
Внутри храма стоял прохладный сумрак. И почти не было людей. Только впереди, у алтарных камней перешептывались громко две девушки в модных сине-лиловых платьях. И еще мне почудилось, что на каменных стенах играют разноцветные блики. Я не сразу поняла, что это. А потом увидела витражи...
Из притвора торопливо вышла и направилась к нам маленькая круглая женщина в строгом костюме.
- Не разбредайтесь, товарищи, пожалуйста, все ко мне! - поспешно говорила она, и на пухлом лице ее был испуг, точно в храм ворвалась стая сирхонских медведей, Наш экскурсовод представила ее как старшую сотрудницу храма-музея, и женщина с места, не переводя дыхания, зачастила:
- Ландейлский храм Светлой Матери был заложен в 786 году на месте деревянного храма. На постройку его ушло сорок лет...
Она проглатывала "р" , и оттого ее речь звучала забавно, но рассказывала она интересно. Только я никак не могла заставить себя слушать ее. Меня притягивали витражи.
Шесть узких высоких окон опоясывали храм на высоте в два человеческих роста, но лишь пять из них сияли разноцветными стеклами. Шестое было прозрачным. Вначале меня ошеломили сами цвета, насыщенные солнцем, их простые и яркие сочетания, потом я разглядела в них людей в старинных одеждах, островерхие дома, кудрявые деревья. Все они, казалось, сошли с детских рисунков с их наивной резкостью линий и пренебрежением к пропорциям и могли вызвать улыбку, но было в них что-то завораживающее... Голос ведущей, сопровождаемый стуком каблуков, рассыпался за спиной, а я стояла перед ближним к входу витражом. На нем возились, приникнув к земле, согнутые темные фигурки, а над ними подымался светлый силуэт женщины, и в поднятой руке ее было яблоко, похожее на красное солнце...