Два дня тому назад отряд противника захватил уездный город, заняв несколько крупных сел, и беженцы из этих мест стремились укрыться в городе Т. Однако пассажирский поезд, на который все так рассчитывали, не оправдал надежды – судя по всему, его можно было дожидаться целый день.
Сяо-пи видел, как братия в серой форме все прибывала на перрон. Поскольку ему делать было нечего, он побрел на вокзал. Среди ожидающих почти не было видно служащих в форменной одежде, не попадались и нищие; было много женщин, одетых скромно, но аккуратно. Срели «глупцов», по мнению Сяо-пи, встречались люди вполне приличные. Вот неподалеку сидит человек средних лет, в круглых черепаховых очках. Заметив Сяо-пи, он поспешно спросил:
– Поезд скоро прибудет? Кажется, только что звонил телефон?
По нетерпеливому выражению лица и самоуверенности, по стремлению сохранить хоть какое-то самообладание среди всеобщей суматохи, по белой двубортной безрукавке из тонкой материи с эмалированными пуговицами и диагоналевым брюкам европейского покроя Сяо-пи признал в нем человека из «верхов».
– А вы откуда изволите быть? Тоже… спасаетесь? – Сяо-пи не торопился ответить на вопрос.
– Я… Я один из партийных[3] руководителей в Энском городке. Сейчас везу бумаги в Т. Понятно? – Человек говорил уверенно, но просто, без напускной важности – казалось, он симпатизирует железнодорожнику.
– Но Энск вчера захватил отряд Хромого Ли? Значит, вы бежали… – Сяо-пи старался как можно яснее выразить свою мысль.
– В общем, да. За ночь прошел шестьдесят ли, хорошо, что военной подготовкой занимался.
О поезде пассажир больше не спрашивал, видимо, догадавшись, что железнодорожник в красной фуражке осведомлен не лучше, чем он сам.
– Говорят, что в партийных комитетах все изучают военное дело. Это правда?
«Партийный руководитель», облаченный в белые брюки, рассмеялся.
Однако Сяо-пи, утратив чувство меры, продолжал досаждать ему вопросами, точно любопытный школьпик.
– Ведь вы из партийного руководства. А наступающая армия, говорят, тоже стоит за Три народных принципа! Зачем же вам уезжать?
«Партийный руководитель» нахмурился и холодно ответил:
– Я же говорил, у меня дела в Т. Ясно?
Он дал понять, что дальнейшие расспросы ему неприятны. Только теперь Сяо-пи догадался, что проявил бестактность и тем вызвал неудовольствие собеседника. Пока они разговаривали, все, кто стоял, сидел и толкался в помещении вокзала, с любопытством смотрели в их сторону.
– Конечно… Вам, господин, следует остерегаться! Говорят, вчера на соседней станции Ван Верзила со своими туфэями обманом захватил начальника уезда Усянь и нескольких членов комитета. Теперь следов не найдешь. Да, время опасное!
Он произнес эту тираду, желая по доброте сердечной предостеречь «партийного руководителя», но тот еще больше нахмурился, неопределенно хмыкнул и направился к кабинету начальника станции. Весь в поту, Сяо-пи устремился за ним и с трудом протиснулся к кабинету. Заглянув в дверь, он увидел, как «партийный руководитель», стоя у выходящего на перрон окна, торопливо стаскивает с себя брюки европейского покроя. Мгновение – и он остался в коротких белых штанах, едва доходивших ему до колен.
Расталкивая толпившихся перед дверью людей и по-прежнему держа под мышкой флажки, стрелочник весь в поту пробился наконец в зал вслед за дежурным, чей нос был увенчан очками в золотой оправе. Тот приклеил к доске объявлений исписанный тушью листок бумаги.
Заметив Сяо-пи, стрелочник стал пробираться к нему.
Все, кто хоть сколько-нибудь знал грамоту, устремились к доске объявлений; какой-то старик по складам читал:
– «Настоящим извещается, что в четыре часа прибудет специальный поезд, в котором следуют иностранные резиденты. Стоянка три минуты. Китайским гражданам посадка на поезд запрещается, продажа билетов начнется лишь по прибытии следующего пассажирского поезда».
Дочитав объявление, старик опустил голову и вздохнул, а молодые люди, с виду не то сельские школьники, не то приказчики, что-то недовольно бормотали. Объявление привлекло всеобщее внимание. Люди разочарованно вздыхали, некоторые пришли в отчаяние. Беженцы завидовали иностранцам. Но им оставалось лишь смириться с судьбой и ждать следующего поезда. В них, побежденных усталостью, еще не родилась здоровая сила сплочения, они еще не понимали, что такое единство. С мольбой простирали они руки к очередному поезду и снова ждали, ждали…
Было около четырех часов пополудни, солнце жгло немилосердно, трещали цикады в ветвях акаций за станцией. Черные, словно обугленные, лежали на земле тени деревьев. А на перроне, точно раскаленные добела, сверкали острия штыков, соперничая в блеске с каплями пота, стекавшими из-под серых солдатских фуражек.
Стрелочник с Сяо-пи вышли из здания вокзала. Усевшись в тени на траве и обмахиваясь соломенными шляпами, они принялись беседовать.
– Никакой надежды на заработок! – начал Сяо-пи. – Ведь этих мужиков не пустят и на следующий поезд. И опять я ничего не получу. Вот невезение! За весь день и пяти цзяо не заработал! Если провоюют еще дней десять, среди туфэев наверняка объявится парень по имени Сяо-пи.
– С ума сошел! Какой из тебя туфэй, дружище?… Да ты только на то и годен, что вещи таскать! Плечи у тебя здоровенные, правда, руки неуклюжие… – На красном лице стрелочника появилась презрительная мина. Густые брови, приподнятые уголки рта, прямой нос, морщинки под глазами, появлявшиеся у него во время разговора, – весь его облик говорил о том, что это человек твердого характера и недюжинного ума.
– Зачем насмехаешься, ты ведь знаешь – мне ничего не стоит поднять одной рукой корзину в сто цзиней или двух пятилетних ребят. Как-то Чэн Жуй, интендант одной из армий Большого Чжана,[4] вывозил отсюда снаряжение. Так ты представь: левой рукой я тащил пушку, а правой – три мешка с мукой… В общем, без малого цзиней тысячу за собой волок! Ты этого не видел, в школе сидел, на уроках. Помню, все ребята мною восхищались.