- Стучать, что ли? – скосился я.
- Что стучать? – не понял лже-Боджер.
- Я имею в виду, собирать информацию о других заключенных и докладывать тебе обо всем, что выходит за рамки дозволенного, верно? – невинно перефразировал я.
- Не мне, нет, что ты. – лже-Боджер замахал свободной рукой. – Я всего лишь посредник, поставляю нужным людям нужных людей… Но общий смысл ты уловил правильно, у тебя есть будущее.
И он снова мерзко захихикал, как будто мой потенциал имеет в себе некую выгоду и для него тоже.
- В общем, у тебя есть неделя на размышление. – луковый шутливо откланялся. – Если надумаешь что-то интересное мне сказать… То мне не интересно. С тобой мы уже больше не увидимся, так что… Удачи!
Лже-Боджер вышел за дверь и моя камера, лишившись источника освещения, снова погрузилась в кромешную тьму. Я на ощупь добрался до шконки и сел на нее, переплел пальцы рук и принялся по одному хрустеть суставами, постепенно успокаиваясь.
Зря ты рассказал про свой план, дядя.
Очень зря. Уж я-то найду как воспользоваться информацией.
Глава 3
Психологическое давление это первая веха ломки сознания. Вывести человека из морального равновесия, раскачать его эмоциональный фон, заставляя то считать себя суперменом, который обязательно справится со всеми трудностями, то мелким ничтожным насекомым, которое может лишь молить о пощаде и не помышляет о сопротивлении… И оставить его в этом состоянии.
Нетрудно понять, что именно поэтому в моем каменном мешке царит кромешная тьма и нет даже намека на окна. Первое, что должен потерять узник – это чувство времени. Когда это случится, он перестанет понимать, как давно было то или иное событие и не сможет определить, как скоро произойдет следующее. Неделя, о которой говорил лже-Боджер превратится для узника в месяцы или даже годы. Невозможность ориентироваться во времени даже по природным признакам – восходу и закату - угнетает человека и лишает его возможности связно мыслить.
Даже еду мне приносили с разными промежутками между кормлениями. Порой я даже проголодаться не успевал, а порой – готов был лезть на стену от голода. Хотя это могло быть связано так же и с размерами порций, которые варьировались от кормежки к кормежки так сильно, словно повара у них менялись каждый день. Хотя едва каждый день была одна и та же – полужидкая то ли овсянка, то ли пшенка без вкуса и запаха. К ней шла фляга с водой со странным привкусом – не иначе, с той самой дрянью, которой предполагается меня накачать к концу пребывания здесь, чтобы окончательно сломить. Не знаю, та ли это дрянь, которую меня накормили в доме лукового ублюдка, или уже какая-то другая, но после нее в голове слегка шумело, будто от трех рюмок водки, а длинные мысли было трудно додумать до конца. Эти ребята хорошо все продумали, в условиях постоянного нервоза, потери чувства времени и под приходами от этой дряни составить хоть сколько-то внятный план не то что побега, а хотя бы просто – сохранения интеллектуального равновесия – было попросту невозможно.
Еду приносил невысокий, судя по силуэту, человек. Большего о нем сказать было невозможно, потому что фонарь, который он держал в свободной от миски руке, имел хитро настроенный рефлектор, так что свет бил мне в глаза, ослепляя и не позволяя рассмотреть тюремщика. Ни на один вопрос, конечно, он мне ни разу не ответил, всегда ставил миску на пол, ногой задвигал ее в клетку между прутьями и так же молча, скрываясь в тени фонаря, исчезал.
Не отвечать на вопросы пленника – еще одна шестеренка механизма слома сознания.
Но кое о чем мои пленители не знали. Я же страйкболист, я же чертов эрзац-тактикульщик, я же, сука, игрушечный вояка. А значит на левом запястье у меня, повернутые циферблатом внутрь, обязательно должны быть командорские часы со светящимися в темноте стрелками. Так что одна шестеренка в механизме, который должен был перемолоть мое сознание в податливый фарш, отсутствовала. Самая главная шестеренка. Приводная, так сказать.
Луковый гад меня, конечно, обыскал, но очень поверхностно – из карманов исчезли последние мелочи, вплоть до выпавших из пакета шаров, а вот шнурки, на которых я мог бы повеситься, лишая его ценного товара, или вот часы он оставил. Подобный характер обыска, если подумать, говорил о многом – значит, лукового интересовало только содержимое карманов, то есть, то, чем можно поживиться. О том, что у пленника могут быть какие-то способы побега при таком обыске не думают, иначе бы досматривали вплоть до швов на одежде.