Чистое, значит. От доброй скотины. Усраться можно, подумал стрелок. Да то, что лежит у тебя в холодилке, наверняка бегало на шести ногах и глядело тремя глазами, леди-сэй.
— Давай, значит, мне три бифштекса и пиво.
И снова — едва уловимый сдвиг в атмосфере. Три бифштекса. Рты наполнились слюной, языки впитали её с неторопливым и сладострастным смаком. Три бифштекса. Где это видано, чтоб человек ел по три бифштекса за раз?!
— С тебя пять быксов. Быксы-то есть?
— В смысле, доллары?
Женщина за стойкой кивнула, так что она, вероятно, имела в виду баксы.
— Это как, вместе с пивом? — спросил стрелок, улыбнувшись. — Или за пиво платить отдельно?
Женщина не улыбнулась в ответ.
— Ты сперва покажи мне деньги, а потом будет пиво.
Стрелок выложил на стойку золотой. Все взгляды как будто прилипли к монете.
Прямо за стойкой, слева от зеркала, стояла маленькая переносная печка с тлеющими углями. Женщина нырнула в какую-то каморку за печкой и вернулась уже с куском мяса, уложенным на бумажку. Отрезав три тоненьких ломтика, она швырнула их на решётку над углями. Поднявшийся запах сводил с ума. Стрелок, однако, стоял с непробиваемо равнодушным видом, как бы и не замечая, что происходит вокруг: чуть сбившийся ритм пианино, заминку в игре картёжников, косые взгляды завсегдатаев.
Мужик, подбиравшийся к нему сзади, был уже на полпути к своей цели, когда стрелок увидел его отражение в зеркале. Почти совсем лысый мужик. Его рука судорожно сжимала рукоять огромного охотничьего ножа, прикреплённого к поясу на манер кобуры.
— Сядь на место, — сказал стрелок. — Не нарывайся, приятель.
Мужик замер на месте. Его верхняя губа непроизвольно приподнялась, как у оскалившегося пса. На мгновение всё затихло. А потом лысый вернулся к своему столику, и всё опять стало как прежде.
Пиво подали в стеклянном бокале, правда, слегка надтреснутом.
— У меня нету сдачи, — вызывающе объявила барменша.
— Сдачи не надо.
Она сердито кивнула, как будто её взбесила эта откровенная демонстрация финансового благополучия, пусть даже и крайне выгодная для неё. Она, впрочем, взяла его золото, а ещё через пару минут на тарелке сомнительной чистоты появились бифштексы, так и не прожаренные по краям.
— А соль у вас есть?
Она извлекла из-под стойки солонку. Соль слежалась в комки, и стрелку пришлось раскрошить её пальцами.
— Хлеб?
— Хлеба нет.
Он знал, что она ему врёт, и знал, почему она врёт, и решил не настаивать. Лысый таращился на него, выпучив синюшные глаза; его руки то сжимались в кулаки, то вновь разжимались на растрескавшемся, выщербленном столе. Ноздри размеренно раздувались, впивая запах мяса. Ладно, хоть так. За понюхать деньги не берут.
Стрелок приступил к еде. Он ел спокойно, не торопясь и как будто не чувствуя вкуса — просто разрезал мясо на маленькие кусочки и отправлял их в рот, стараясь не думать о том, как могла выглядеть та корова, которую он сейчас ест. Барменша сказала, что мясо чистое. Ну да, как же! А свиньи выплясывают каммалу под Мешочной Луной.
Он доел почти всё, что было, и собирался уже заказать ещё пива и свернуть папироску, как вдруг кто-то тронул его за плечо.
Он вдруг осознал, что в зале опять стало тихо и подозрительно напряжённо. Стрелок обернулся и упёрся взглядом в лицо старика, который спал у дверей, когда он вошёл в бар. Это было страшное лицо, по-настоящему страшное. От старика так и несло бес-травой. И глаза у него были жуткие: немигающие и застывшие — глаза проклятого человека, который глядит, но не видит. Это были глаза, навсегда обращённые внутрь, в стерильный, выхолощенный ад неподвластных контролю сознания грёз, разнузданных снов, что поднялись из зловонных трясин подсознания.
Женщина за стойкой издала слабый стон.
Растресканные губы скривились, раскрылись, обнажая зелёные, как будто замшелые зубы, и стрелок подумал: «Он уже даже не курит её, а жуёт. Он и вправду её жуёт».
И ещё: «Он же мёртвый. Наверное, год как помер».
И потом ещё: «Человек в чёрном. Без него явно не обошлось».
Они смотрели друг на друга: стрелок и старик, уже шагнувший за грань безумия.
Он заговорил, и стрелок застыл, поражённый: к нему обращались Высоким Слогом Гилеада!
— Сделай милость, стрелок-сэй. Не пожалей золотой. Один золотой — это ж такая безделица.
Высокий Слог. В первый миг разум стрелка отказался его воспринять. Прошло столько лет — Боже правый! — прошли века, тысячелетия; никакого Высокого Слога давно уже нет. Он — последний. Последний стрелок. Все остальные…