Ошеломлённый, он сунул руку в нагрудный карман и достал золотую монету. Растресканная, исцарапанная рука в пятнах гангрены протянулась за ней, нежно погладила, подняла вверх, так чтобы в золоте отразилось маслянистое мерцание керосиновых ламп. Монета отбросила сдержанный гордый отблеск: золотистый, багровый, кровавый.
— Ааааххххххх… — Невнятное выражение удовольствия. Пошатнувшись, старик развернулся и двинулся к своему столику, держа монету перед глазами. Крутил её так и этак, демонстрируя всем присутствующим.
Кабак быстро пустел. Створки входных дверей хлопали, словно крылья взбесившейся летучей мыши. Тапёр захлопнул крышку своего инструмента и вышел следом за остальными — широченными театрально-шутовскими шагами.
— Шеб! — крикнула барменша ему вдогонку. В её голосе причудливо перемешались вздорная злоба и страх. — Шеб, сейчас же вернись! Что за чёрт!
Старик тем временем вернулся за свой столик. Сел, крутанул золотую монету на выщербленной столешнице. Его полумёртвые глаза, не отрываясь, следили за ней — заворожённые и пустые. Когда монета остановилась, он крутанул её ещё раз, потом — ещё, его веки отяжелели. После четвёртого раза его голова упала на стол ещё прежде, чем монета остановилась.
— Ну вот, — с тихим бешенством проговорила барменша. — Всех клиентов мне распугал. Доволен?
— Вернутся, куда они денутся, — отозвался стрелок.
— Но уж не сегодня.
— А это кто? — Он указал на травоеда.
— А не пошёл бы ты в жопу. Сэй.
— Мне надо знать, — терпеливо проговорил стрелок. — Он…
— Он так смешно с тобой разговаривал, — сказала она. — Норт в жизни так не говорил.
— Я ищу одного человека. Ты должна его знать.
Она смотрела на него в упор, её злость потихонечку выдыхалась. Она словно что-то прикидывала в уме, а потом в её глазах появился напряжённый и влажный блеск, который стрелок уже видел не раз. Покосившееся строение что-то выскрипывало про себя, словно в глубокой задумчивости. Где-то истошно лаяла собака. Стрелок ждал. Она увидела, что он понял, и голодный блеск сменился безысходностью, немым желанием, у которого не было голоса.
— Мою цену ты знаешь, наверное, — сказала она. — Раньше я на мужиков не бросалась, это они на меня бросались. Но теперь всё не так, как раньше. А мне очень нужно.
Он смотрел на неё в упор. В темноте шрама будет не видно. Её тело не смогли состарить ни пустыня, ни песок, ни ежедневный тяжёлый труд. Оно было вовсе не дряблым, а худым и подтянутым. И когда-то она была очень хорошенькой, может быть, даже красивой. Но это уже не имело значения. Даже если бы в сухой и бесплодной черноте её утробы копошились могильные черви, всё равно всё случилось бы именно так. Всё было предопределено. Предначертано чьей-то рукой в книге ка.
Она закрыла лицо руками. В ней ещё оставались какие-то соки: чтобы заплакать, хватило.
— Не смотри! Не надо так на меня смотреть! Я не какая-то грязная шлюха!
— Прости, — сказал стрелок. — Я и в мыслях подобного не держал.
— Все вы так говорите!
— Закрой заведение и погаси свет.
Она плакала, не отнимая рук от лица. Ему понравилось, что она закрывает лицо руками. Не из-за шрама, нет, просто это как бы возвращало ей если не девственность, то былую девическую стыдливость. Булавка, что держала бретельку платья, поблёскивала в масляном свете ламп.
— Он ничего не утащит? Если хочешь, могу его выгнать.
— Нет, — прошептала она. — Норт никогда ничего не крал.
— Тогда гаси свет.
Она убрала руки с лица, только когда зашла ему за спину. Потом потушила все лампы, одну за другой: долго ходила по залу, подкручивала фитили, задувала пламя. А потом, в темноте, она взяла его за руку. Её рука была тёплой. Она увела его вверх по лестнице. Там не было света, чтобы скрыть их сношение.
VI
Он свернул во тьме две самокрутки, раскурил обе и отдал одну ей. Комната хранила её запах — трогательный аромат свежей сирени. Но запах пустыни его забивал. Стрелок вдруг понял: он боится пустыни, что ждала впереди.
— Его зовут Норт, — сказала она. Даже теперь её голос не сделался мягче. — Просто Норт. Он мёртвый.
Стрелок молча ждал продолжения.
— Его коснулась десница Божия.
Стрелок сказал:
— Я ни разу Его не видел.
— Сколько я себя помню, он всё время был здесь… Норт, я имею в виду, не Бог. — Она усмехнулась в темноте. — Одно время он подрабатывал тем, что развозил по дворам навоз. Потом запил. Стал нюхать траву. А потом и курить. Дети таскались за ним повсюду, проходу ему не давали, собак науськивали. У него были такие зелёные старые шаровары, и от них жутко воняло. Ты понимаешь?