— Я могу сделать тебя еще сильне…
— Нет, — оборвал он ее. — Этого ты не можешь.
12
Вечером следующего дня трактир был закрыт. Настало то, что в Талле считалось днем отдыха. Стрелок отправился в крохотную покосившуюся церковь у погоста, а Элли тем временем мыла сильным дезинфицирующим средством столы и полоскала трубки керосиновых ламп в мыльной воде.
Спустились странные лиловые сумерки. Освещенная изнутри церковь от дороги казалась очень похожей на топку.
— Я не пойду, — коротко сказала Элли. — Та женщина проповедует пагубную веру. Пусть туда ходят уважаемые люди.
Стрелок стоял на паперти, укрывшись в тени, и заглядывал внутрь. Скамей не было, и паства стояла (он увидел Кеннерли с выводком; владельца местной убогой галантерейной лавки Каснера и его жену с костлявыми боками; нескольких «городских» женщин, которых он прежде ни разу не встречал и, к своему удивлению, Шеба). Собрание отрывисто, а капелла, исполняло гимн. Он окинул любопытным взглядом громадную женщину на кафедре. Элли сказала ему: «Она живет одна и мало с кем видится. Выходит только по воскресеньям, чтоб раздуть адское пламя. Звать ее Сильвия Питтстон. Она полоумная, однако порчу на них навела, сумела. А им это по вкусу. Им того и надо!»
Женщина была такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Груди напоминали земляные укрепления. На гигантской колонне шеи возвышалась одутловатая, бледная луна лица, с которой мерцали глаза — такие большие и темные, что казались бездонными горными озерами. Красивые темно-каштановые волосы были всклокочены и торчали во все стороны, как у безумной. Удерживавшая их шпилька могла бы без труда заменить шампур. Платье, казалось, сшито из мешковины. Руки, державшие сборник церковных гимнов, больше походили на два горбыля. Кожа у женщины была чудесной — сливочно-белой, без отметин. Стрелок подумал, что весу проповеднице, должно быть, больше трехсот фунтов. И ощутил внезапное накаленное докрасна вожделение, от которого ему стало дурно. Он отвернулся и отвел глаза.
Замерла последняя нота последнего припева, и на миг воцарилась тишина, которую нарушало лишь покашливание и шарканье ног.
Женщина ждала. Когда все успокоились, она простерла руки, словно благословляя собрание. Жест-напоминание.
— Возлюбленные братцы и сестрицы во Христе!
Неотвязный рефрен. Стрелок на мгновение ощутил смесь ностальгии и страха, прошитых жутким ощущением дежа вю, уже виденного раньше. Он подумал: «Я видел это во сне. Когда?», но отогнал эту мысль. Слушатели — в общей сложности, возможно, человек двадцать пять — погрузились в мертвое молчание.
— Сегодня тема наших размышлений — Лукавый. — У нее был приятный, мелодичный голос — выразительное, хорошо поставленное сопрано.
По собранию прошелестел шепоток.
— Мне кажется, — задумчиво промолвила Сильвия Питтстон, — мне кажется, что каждого в Писании я знаю лично. За последние пять лет я зачитала до дыр пять Библий, и несчетное число — до того. Я люблю это повествование, люблю всех действующих в нем лиц. Рука об руку с Даниилом я входила в ров со львами. Я стояла подле Давида, когда его искушала купающаяся в водоеме Вирсавия. Я была с Седрахом, Мисахом и Авденаго в печи, раскаленной огнем. Вместе с Самсоном я истребила две тысячи филистимлян и вместе со святым Павлом была ослеплена на дороге в Дамаск. Вместе с Марией я плакала на Голгофе.
Паства тихо зашушукалась.
— Я узнала и полюбила их. Лишь одного… одного… — она подняла палец, — лишь одного участника величайшей из всех драм я не знаю. Лишь один стоит в стороне, и тень на лице его. Лишь один ввергает тело мое в дрожь, а дух — в трепет. Я боюсь его. Я не знаю, что у него на уме, и я боюсь его. Я боюсь Лукавого.
Новый вздох. Одна из женщин зажала рот ладонью, словно желая сдержать какой-то звук, и раскачивалась, раскачивалась без остановки.
— Лукавого, который явился Еве в обличье Змия, пресмыкаясь на брюхе, извиваясь и ухмыляясь. Лукавого, который ходил среди детей Израилевых, пока Моисей был на горе, того, кто нашептал им сделать золотого идола, золотого тельца, и поклоняться ему в блуде и скверне.
Стоны, кивки.
— Лукавого! Он стоял на балконе с Иезавелью и смотрел, как царь Ахав с криком падает навстречу погибели, и вместе усмехались они, когда псы сбежались лизать от крови жизни его. Братцы и сестрицы, будьте же начеку, остерегайтесь Лукавого!