– Я прошу об этом лишь потому, что у меня нет иного выхода.
Эмилия знала, как важна для самурая его гордость. И вот теперь владетель княжества так унижается из-за нее! Эмилия расплакалась от стыда. И кто же из них после этого высокомерен и заносчив? Ведь сказано же в книге Иова: «Ты хочешь обвинить Меня, чтоб оправдать себя?» Эмилия рухнула на колени рядом с Гэндзи и взяла его за руки.
– Простите меня за мое своекорыстное тщеславие. Пожалуйста, спрашивайте, раз вам нужно.
Но Гэндзи был слишком потрясен, чтобы говорить. Он совершенно не привык, чтобы с ним обращались подобным образом. На самом деле, если б в комнате сейчас присутствовал кто-нибудь из его телохранителей, голова Эмилии уже катилась бы по полу. Прикоснуться к князю без его дозволения считалось несмываемым оскорблением, и кара за него одна – смерть.
– Во всем виноват лишь я, – сказал Гэндзи. – Не вините себя.
– Как же мне себя не винить? Какая же это ужасная вещь – гордыня, и как незаметно она закрадывается в душу…
Лишь через несколько минут они вновь уселись на стулья и Эмилия пришла в себя настолько, чтобы продолжать разговор.
– Возможно, это просто померещилось мне в бреду, – сказал Гэндзи. – Но там, в снегу, мне показалось, что я вижу у вас на шее некое украшение.
Эмилия извлекла из-под блузы тонкую серебряную цепочку. На цепочке висел медальон с изображением креста и цветка.
– Вот это?
– Да, – сказал Гэндзи. – А что это за цветок?
– Это так называемая геральдическая лилия – эмблема французских королей. Семейство моей матери происходило из Франции. Эта лилия – память о Франции.
Девушка нажала на какую-то пружинку, и медальон отворился. В нем обнаружился миниатюрный портрет молодой женщины, очень похожей на саму Эмилию.
– Это мать моей матери. Здесь ей семнадцать лет.
– Столько же, сколько вскорости исполнится вам.
– Верно. А откуда вы знаете?
– Вы сами мне об этом сказали, когда делали снежного ангела.
– Ах да! – При этом воспоминании Эмилия улыбнулась. – Вам не очень-то понравился мой ангел.
– Виной тому скорее мое восприятие, чем ваше искусство.
Эмилия откинулась на спинку стула и облегченно вздохнула.
– Что ж, все не так уж страшно. Я ожидала… Даже не знаю, чего я ожидала. Но мне казалось, что вопросы будут гораздо хуже.
Гэндзи понял, что не может больше тянуть.
– Я еще не закончил, – сказал он.
– Пожалуйста, спрашивайте. Я готова ответить.
На взгляд Гэндзи, Эмилия была готова точно так же, как и он сам. То есть никак. Но деваться некуда.
– Мои воспоминания о том, что произошло после того, как меня ранили, туманны и расплывчаты. Я помню, что лежал рядом с вами. И мы были обнажены. Это было?
– Было.
– Делали ли мы что-либо еще?
– Что вы имеете в виду?
– Мы занимались любовью?
Потрясенная Эмилия отвернулась и покраснела еще сильнее, хотя мгновение назад казалось, что сильнее уже некуда.
– Это очень важно для меня, – добавил Гэндзи.
Но Эмилия так и не смогла ни взглянуть на него, ни сказать хоть слово.
Секунды складывались в минуты, а молчание все длилось, и в конце концов Гэндзи встал со стула.
– Я забуду об этом разговоре и никогда больше к нему не вернусь.
Он отворил дверь и шагнул за порог. Гэндзи уже закрывал дверь, когда Эмилия заговорила.
– Мы делились друг с другом теплом, чтобы спастись, – сказала она. – И все. Мы не… – Ей было мучительно больно изъясняться так прямолинейно, но Эмилия все-таки договорила: – Мы не занимались любовью.
Гэндзи низко поклонился:
– Я глубоко признателен вам за вашу откровенность. И он ушел. Но, вопреки чаяньям, так и не обрел покоя.
Эмилия не беременна. И госпожу Сидзукэ он еще не встретил. Это хорошо. Но надежда Гэндзи стремительно таяла. Другая возможность, о которой упомянула Хэйко, – что он влюбится в Эмилию, – больше не казалась ему столь немыслимой. Произошло нечто воистину неожиданное за время этой беседы – пока он говорил об их пребывании в снежном укрытии и вспоминал все, что тогда видел и переживал, наблюдая за тем, как на ее лице отражаются невинные чувства.
Гэндзи поймал себя на том, что волнуется.
– Я по-прежнему уверен, что князь Гэндзи и господин Сигеру влекут наш клан к гибели, – сказал Сохаку. – А потому не раскаиваюсь в принятом решении.
Он привел в монастырь Мусиндо семьдесят девять самураев. Сейчас в зале для медитаций их сидело шестьдесят. Остальные поспешили незаметно скрыться. Сохаку не сомневался, что вскорости их примеру последуют и другие. Обстоятельства складывались не в его пользу.
Ему не удалось убить последних двух наследников клана Окумити.
Голова Кудо уже гнила на копье перед воротами «Воробьиной тучи». А после того, как сёгун временно отменил действие Закона о смене места пребывания, вместо Гэндзи преступником оказался сам Сохаку.
Каваками утверждал, что они еще могут осуществить свои планы. Конечно, ему легко так говорить. Он – начальник тайной полиции и князь Хино. Ему есть куда отступать, и он это знает. А Сохаку отступать некуда. Ему не оставалось ничего, кроме последнего смелого удара. И неважно, что это ничего не изменит. Неважно, победит он или потерпит поражение. Важно лишь, как он умрет, каким его запомнят родственники и враги. Когда-то он командовал лучшей во всей Японии кавалерией. И теперь он предпочел ритуальному самоубийству отважное нападение.
Согласно донесениям разведчиков, Гэндзи покинул Акаоку и направился в Эдо. И его сопровождают всего тридцать самураев. У Сохаку вдвое больше воинов. Но неизвестно, как долго еще будет сохраняться такое соотношение сил. Возможно, к тому времени, как он покинет монастырь, их останется не более десятка.
– Завтра утром я встречусь с князем Гэндзи в бою, – сказал Сохаку. – Я освобождаю вас от клятвы, которую вы мне давали. И настаиваю, чтобы вы попытались примириться с Гэндзи или нашли себе другого господина.
– Пустая болтовня! – выкрикнул самурай, сидящий в четвертом ряду. – Мы все равно теперь связаны с вами. Мы не сможем примириться с Гэндзи. И какой господин примет на службу предателей вроде нас?
– Замолчи! – одернул его другой. – Ты знал, на что идешь. Прими теперь свою судьбу, как подобает мужчине.
– Сам прими! – выкрикнул первый.
Сверкнул меч, и тот, кто пытался пристыдить разъяренного самурая, рухнул, обливаясь кровью. А сам он рванулся вперед, к Сохаку.
Сохаку не притронулся к мечу. Он даже не шевельнулся.
Нападающий уже почти добрался до него, когда еще один самурай зарубил его со спины.
– Простите его, преподобный настоятель. Его семье не удалось вовремя бежать из Акаоки.
– Здесь нечего прощать, – сказал Сохаку. – Каждый должен принимать решение самостоятельно. Я оставлю оружие здесь и на час удалюсь в хижину для медитаций. А затем вернусь. Если кто-то из вас хочет идти вместе со мной в бой, дождитесь меня.
Никто так и не воспользовался приглашением прийти и убить его. Когда час спустя Сохаку вернулся в главный зал, оказалось, что оба трупа уже исчезли. Все прочие остались на своих местах. Итак, у него пятьдесят восемь человек – против тридцати у Гэндзи.
Сохаку низко поклонился своим верным вассалам:
– У меня нет слов, чтобы должным образом выразить вам мою благодарность.
Обреченные храбрецы поклонились в ответ.
– Это нам следует благодарить вас, – сказал самурай, сидевший в первом ряду. – Мы не могли бы избрать себе господина лучше вас.
– Преподобный настоятель не желает координировать действия, – сказал гонец. – Он намерен на рассвете выступить из монастыря.
Каваками все понял. Итак, Сохаку догадался, что его ждет смерть – вне зависимости от того, что случится с Гэндзи, – и решил умереть с мечом в руках. Он не беспокоился больше, чем закончится вся их затея. Теперь это не имело для него никакого значения.
– Поблагодарите от моего имени преподобного настоятеля за то, что он известил меня о своих намерениях. И скажите, что я буду молиться за его успех.