Иоанн, продолжая хохотать, позвонил в колокольчик. Вошел раб-нубиец.
— Приготовь терму[37] — приказал хозяин, потешаясь над крайним удивлением обычно невозмутимого негра.
Еруслан проснулся в сладкой истоме. Он не тревожился, что спафарий хватится его. Анемас старался не замечать ничего и как можно меньше знать то, что укорачивает жизнь.
В такие минуты пробуждение Еруслана всегда было блаженным. Стоит протянуть руку и... как он вчера уснул, счастливый любовник не помнил.
— Божественная Феофано, — выдохнул он чуть слышно, протягивая руку для сладостного объятия.
Но... тяжко и холодно звякнул металл. Еруслан сцепил ладони, ничего не понимая. Руки и ноги его были в оковах, цепи вделаны в стену, а тело лежало на каменном полу. Богатырь опешил, потом рванулся так, что хрустнули кости. Цепи не поддались его сокрушающей силе: Царьград славился кузнецами, а кандалы ковать римляне умели и тысячу лет назад...
Шум пробудил движение в полумраке. Завизжала на ржавых петлях железная дверь. Факел в руке закованного в броню воина ослепил русса. Но узник узнал спафария. Анемас встал над Ерусланом.
— Почему я здесь?! — проревел заключенный.
— Тебе лучше знать, — тихо ответил грек. — И моли своих богов за то, что жив остался... Опасную игру затеял ты, Россланд. Если бы грозный архонт россов Сфендослав не был твоим побратимом, то... — Анемас не договорил.
Глава шестая
У порога — огонь и меч
Уже третью неделю бек-ханы Куря, Илдей и Тарсук ждали, когда их, наконец, примет царь Румии[38] Никифор II Фока. Тот не торопился, и печенеги бурно выражали свое негодование.
— Он что, войны хочет?! — кипятился высокий косматый и рыжеволосый Куря. Зеленые глаза его при этом загорались изнутри и походили на глаза разъяренной рыси.
— Проклятые румы. Они презирают нас! — скрежетал лошадиными зубами чернобородый Тарсук.
— Наверное, — вкрадчиво мурлыкал стройный и гибкий Илдей, самый молодой из печенежских владык, — наверное, они просто обманом зазвали нас в эту ловушку, чтобы убить? — Хан добродушно улыбался при этом, но глаза его излучали холодный блеск боевой стали.
Печенегам было неуютно в каменном загородном дворце, где греки поселили необузданных гостей. Вольные сыны степи и ветра кроме беспредельного неба никаких потолков не признавали, о стенах же и говорить нечего: тонкий войлок кибитки — еще куда ни шло. А камень... Разве его рассечешь мечом, чтобы мгновенно оказаться на свободе в случае непредвиденной беды.
На улицу бек-ханы не выходили, опасаясь нападения в непривычных для них условиях, когда простор закрыт громадами каменных домов, где кочевники чувствовали себя, как гепард в клетке.
Нужду они справляли тут же, в углах просторной залы; и сами морщили носы, вдыхая запахи, которые в степи мгновенно уносил ветер. А тут?
Нетерпеливые гости каждый раз осыпали упреками патрикия[39] Феодора, как только он приходил к ним с веселым выражением на круглом лице и объявлял, сколько зерна коням и еды ханским воинам выдано сегодня. На требование вести их к императору царедворец, погасив улыбку и вознеся ладони к небу, отвечал:
— Величайший и Светоносный цесарь ромеев Ники-фор Фока улетел на небо к богу нашему Иисусу Христу для святой беседы и еще не вернулся. Мы все дети бога нашего и должны смиренно ждать его воли...
Лица печенегов вытянулись, в глазах испуг.
— О-о-о! — ошарашенно протянули они хором: богов кочевники почитали. Но только богов и больше никого! Ну, раз царь румов может летать на небо, значит, он тоже немножко бог! Бек-ханы почтительно спросили об этом у патрикия.
— О да-а! — ответил тот. — Император — сын бога нашего!
Куря удивленно сосал свой грязный палец и таращил зеленые глаза.
Тарсук глядел на патрикия, разинув рот.
— А разве у Иссы есть жена? — спросил вдруг Илдей.
Этот неожиданный и наивный вопрос ошеломил Феодора, ибо почти все наивное — гениально.
— Д-да... Н-нет... Н-но...
— Если у бога нет жены, кто же тогда родил Никифора? — уже с издевкой спрашивал сообразительный Илдей.
— Т-тут в-воля Спасителя на-а-а... Но император послал весть, что через три дня он вернется и позовет вас, — выкручивался ловкий царедворец.
Куря и Тарсук еще перемалывали в простоватых головах сведения о царе румов, а Илдей уже откровенно смеялся в лицо греку:
— Передай сыну бога, у которого нет матери, что если через три дня мы его не увидим, то уйдем от стен вашего города готовить воинов для похода на земли Румии!