Глава третья
Баня для Кирши
Негр провел русича через обширный двор к каменной приземистой постройке, из узких окон которой клубами валил белый пар.
— Парильня?! — удивился и обрадовался Кирша. Провожатый толкнул дощатую дверь, русс шагнул следом. Вкусный душистый пар шибанул в ноздри. Закружилась голова. Через другую дверь они вошли в просторную залу: посредине ее сверкал прозрачной водой квадратный бассейн. Яркий солнечный свет пробивался сквозь окна в потолке, и лучи его были похожи на блестящие клинки мечей.
— Прозрачное стекло[54]?! — еще больше изумился Кирша.
Негр что-то сказал банщику — лысому носатому крепышу в белых до колен шароварах, мокрых от обильного пота. Голое мускулистое тело перса было смуглым и волосатым.
Банщик показал знаками, чтобы Кирша разделся. Негр ушел. Русс сбросил с себя лохмотья и лег на горячую каменную скамью. Банщик окатил, его водой из деревянного ушата. Кирша чуть не вскочил: вода показалась ему кипятком. Но через мгновение он ощутил ни с чем не сравнимое блаженство. Сильные проворные руки стали растирать его тело. Невольная сонливость склонила голову русса... Видения поплыли в открытых глазах. Казалось, они возникали из пара, лучей света, из глухого приговора банщика, из тех грез о свободе, которыми живет всякий, попавший в жестокую неволю...
Бой за Киев. Кирша с тремя товарищами уходит в разведку. Где-то оплошали, обнаружили себя. Налетело десятка два хазар. Отчаянно рубилась четверка руссов. Первым пал Лабун, самый опытный воин. Потом срубили Вуя. Пронзенный стрелой в горло, упал Зимак. Кирша вырвался, ушел от погони. Рукой подать до своих. Враги потеряли лихого наездника в непроницаемой тьме. Кирша, держась за связку сухого камыша, переплыл Днепр, чуть не умирая от леденящего холода: майская половодная водица даже для закаленного воина показалась обжигающе холодной. Конь его утонул.
Кирша выбрался на правый берег в том месте, откуда уходил с товарищами в разведку, уверенный, что и сейчас здесь свои. Его, уставшего и закоченевшего, спеленал арканом старый хазарин в рваной овчине.
Русс, очнувшись, заговорил с ним:
— Ты бедняк. Я дам тебе золота, отпусти меня...
Воин-кочевник сидел возле маленького костерка: смотрел на светлеющую гладь днепровской воды и молчал. Рядом никого не было. Видимо, старый хазарин случайно оказался здесь или, выполняя приказ бека, оставлен был для наблюдения за рекой. Неподалеку к ветле был привязан поджарый конь: длинный чембур не мешал ему спокойно щипать траву.
— Сто динаров дадут тебе другую жизнь. Ты купишь себе дорогую одежду и хороший меч, — соблазнял кочевника пленник.
Хазарин молчал, задумчиво глядя в огонь. Он даже не повернул головы.
— У тебя и конь-то не свой. Хан на время войны дал...
Кирша заметил, как вздрогнул степняк.
— Я дам тебе боевого карабаира, меч и сто динаров. Подумай.
Кочевник медленно повернул к пленнику сморщенное лицо.
— К чему мне дикий тур в степи, хватит и ягненка в юрте, — лениво ответил воин хазарской поговоркой. — Мы с женой уже стары, а детей у нас нет. Будешь работать на нас, будешь кормить и поить. Сыном нам станешь вместо погибшего Садыка. А как закончится наша жизнь на этом свете и Тенгри-хан призовет нас на небо, тогда ты сможешь идти куда захочешь...
— А ежели ты тут голову потеряешь? — перебил его неторопливые мечтания Кирша.
— Имя мое Оразгул — «счастливый» значит. Тенгри-хан хранит меня в битвах, — лениво поднял на него глаза кочевник. — Я не помню, в скольких сечах рубился. Десять раз ранен был. Мне много лет, а я еще крепко сижу в седле и рука моя твердо направляет острие меча в грудь врагу. Силу мою ты почувствовал на себе. Пленник — ты, молодой, а не я, убеленный сединами.
— Ежели бы яз поберегся малость, то лежать бы тебе без головы! — запальчиво крикнул пленник.
— Тенгри-хан велик! — скривил жесткие губы хазарин. — Бог небесного огня сберег меня и наказал тебя... за глупость.
Старый воин в самом деле был счастлив в битвах. На Днепре были порублены руссами или утонули тысячи хазар и печенегов, а он, раненный в бок стрелой, остался жив. Со скрипучим обозом, лежа на высокой арбе, возвращался Оразгул в свой аил. Кирша плелся следом с волосяной петлей на шее. На стоянках пленник готовил своему хозяину неприхотливую еду, врачевал рану жеваным подорожником и пахучей молодой полынью.
Однажды Кирша ушел было: ночью острым камнем, подобранным накануне, перерезал аркан, сел на коня и помчался в степь. Но его настигла стрела дозорного. Конь пал, а оглушенного беглеца долго хлестали бичами, и если бы не Оразгул, застегали бы насмерть...
Первый год Кирша вместе с хозяином и его племянником-сиротой пас отары овец Санджар-хана. Долго обдумывал русс, как бы убежать из неволи. Один раз, как будто в поисках пропавшей овцы, он забрел далеко в степь. Его вернули дозорные: хазары умели стеречь пленников. После этого случая дюжий хазарин-кузнец заклепал на шее Кирши железный ошейник.
— С ним нигде не укроешься, — со смехом заявил коваль. — Как коня по тавру, так и тебя найдут.
Старый Оразгул счастлив был только в битвах. В жизни ему не везло. На следующий год зима пришла рано, морозы покрыли пастбища ледяной коркой. Овцы от бескормицы падали десятками. Свою ветхую юрту старик заполнил ягнятами, скормив им почти весь съестной припас. Жена Оразгула умерла от голода. Сам он опух и еле переставлял непослушные ноги. Кирша, и так худой по стати своей, стал похож на скелет. Но с племянником Оразгула он делал невозможное, стараясь спасти овец, а значит, и своего хозяина. Собственное горе невольника в тот тяжкий для пастухов год улетело куда-то далеко. Целыми днями с заступом в руках крушил он ледяной покров, под которым пряталась живительная для овец трава.
По ночам русс стал совершать дерзкие набеги на становище хана, чтобы добыть еду. Если кочевники считали преступным украсть что-либо у своего властелина, то невольник смотрел на такое деяние как на благо. Пастухи знали, откуда вдруг появляется ячмень, из которого они пекли лепешки, или кусок конины, но делали вид, что не догадываются. Голод — он для всех не теща с блинами! Набеги русса становились все нахальнее, и казалось удивительным, что его ни разу не поймали и даже не заподозрили.
Однажды Кирша увел арабского жеребца из-под носа самого Санджар-хана. Упитанный карабаир мог бы унести пленника из неволи, тем более что в переметных сумах у седла было порядочно овса: видимо, хан собирался на дальнюю облавную охоту.
Ускакав в степь и обманув погоню, пленник долго смотрел на север — в родную сторону. Душа надрывалась, домой рвалась — на Русь!.. И все-таки беглец не поскакал туда...
Мясо карабаира Кирша закопал в мерзлую землю, завалив яму камнями, чтобы не добрались волки. Богатую добычу — меч и тугой лук с сотней стрел, а также конскую сбрую — удалец схоронил неподалеку.
«Пригодится по весне», — решил он.
Мяса ханского коня хватило Кирше, Оразгулу и сироте почти до самой весны.
— Как только растает снег, отпущу тебя домой, — прочувственно говорил старый хазарин, расклепывая ошейник. — Ты спас наши жизни и жизни многих бедняков. А можешь и сейчас уйти, я не держу тебя. Как хочешь!
Но Кирша знал: чтобы отпустить его на волю, надо получить разрешение хана. А тот вряд ли его даст. Поэтому, разведав заставы, русс уже приглядел еще одного ханского жеребца, чтобы ускакать на нем из плена.
Но однажды утром прилетели всадники с самим Сан-джар-эльтебером во главе, связали всех троих и присоединили к рабскому обозу, шедшему, как потом они узнали, в столицу Хазарии — Итиль-кел.
Когда их вязали, счастливый в битвах Оразгул вопил срывающимся голосом:
— Я рубился в яростных сечах во славу Хазарии, Тенгри-хана и великого Шад-Хазара! Сколько своей крови пролил я, ты знаешь?! — Глаза старого воина сжигали огнем ненависти всемогущего хана.