— Как звали того удальца, што князя Санджара поранил?
— Имя его знает только темная ночь да вольный ветер, — беспечно ответил кочевник.
— Как так?
— А-а... — Бичи-хан махнул рукой. — Карапшик саблей ранил эльтебера, вскочил на каганова коня, зарубил его конюха, сбил на землю ал-арсия и был таков! Кар-рош карапшик-богатур! Вот бы мне такого в отряд! — блеснули разбойные глаза атамана.
— Так его не споймали?
— Где там? Нет. Растворился в ночи. Шаманы говорят: это сам Тенгри-хан.
— Может быть, — не стал разуверять его Летко. — Ну вот што, хан Бичи, баранов мы у тебя купим. Но мне кони нужны.
— Э-э, коней нельзя. Голову жалко! — засмеялся разбойник.
Летко сунул руку за пазуху, вынул кошель, бросил его хану:
— Вот, выкупишь свою голову. Здесь ровно сто динаров.
— Якши[107]. Будут кони. Сколько надо?
— Три тысячи голов.
— Завтра пригоню. Ночью к сухой балке. Знаешь где?
— Каменок Шолох знает.
— Задаток давай. Тысячу динаров.
Летко протянул руку, взял переметную суму, вынул из нее увесистый мешочек, подвинул атаману.
— Якши!
— А мечи, брони?
— Тут недалеко караван купцов из Бухары и Хоросана. Коган-беки велел задержать. Мои воины выполнили приказ Могучего.
— Сколько надо, чтобы купцы немедля на Русь прошли?
— Воинов триста. По дирхему хватит. А мне дашь, сколько не жаль.
— Здесь пятьсот дирхемов, — отсыпал серебро ЛетКо из другого мешочка.
— Ты щедр, коназ-урус. Все будет так, как ты хочешь. Сегодня караван придет сюда.
— Не боишься голову потерять? — засмеялся воевода. — Ты ведь теперь хакан-беку служишь, а у него расправа короткая.
— Ха! — беспечно отозвался Бичи-хан. — Я вольный человек. Служу, кому хочу. Да и голову теперь есть чем выкупить.
— Ну добро! Насчет торговли всем прочим говори с купцом Артаком. Он здесь, в тверди.
— Знаю его.
— Вот и хорошо. Пусть Артак с тобой едет, торг овцами и кошмами проведете у стен крепости, на нашем берегу.
— Ладно! Я поехал к своим воинам. Дел много, все успеть надо. Спасибо за угощение, Ашин Летко.
— На здоровье. Езжай, и пусть поможет тебе твой степной покровитель.
Бичи-хан выскочил во двор, свистнул разбойно. Его тонконогий карабаир вмиг оказался рядом. Кочевник прямо с крыльца прыгнул в седло.
— Прощай, коназ-урус... Артак, приходи на берег. Торговать будем. Сегодня много чего купить можешь!
Когда степной атаман подскакал к выходу из крепости, в ворота как раз въезжали охотники, обвешанные битой дичью.
— Ярл Летко! — звонко крикнула разгоряченная скачкой Альбида. — А я больше всех достала стрелой добычи!
Бичи-хан посторонился, остро глянул на беловолосую красавицу. Глаза конокрада вспыхнули, как у голодного волка. Он осклабился, гикнул громко, и конь-ветер вынес его за ворота, в степь.
Глава шестая
Цена свободы
Греческая кондура достигла наконец первой русской крепости на границе с Печенегией. Патрикий Михаил приказал кормчему остановить корабль на середине реки, а сам в челноке с двумя гребцами отправился к воеводе Искусеви, которого хорошо знал по прежним проездам здесь.
Грек угостился русскими яствами и просил воеводу послать нарочного к великому князю Киевскому, сообщить о прибытии в его владения посла из Царьграда.
Искусеви обещал исполнить просьбу, тем более что это было его прямой обязанностью. Но патрикий знал, что «грязный скиф» мог просто-напросто пренебречь как его просьбой, так и своей обязанностью. Мысль царского посланника подтвердилась, когда русс, хитро прищурившись, спросил:
— Хошь сказку послухать?
— Расскажи, — согласился Михаил.
— Значит, так. Подружилась синица с орлом, и стали они друг дружку в гости звать. Сначала синица к орлу прилетела. Орел положил перед ней тушу барана. Што могла поделать синица с таким подарком? Только и поживилась, что клочком шерсти для гнезда... На другой день полетел орел в гости к синице. Та выложила самое лакомое свое угощение: несколько семечек конопли. Увидев это, орел возмутился. «Ты издеваешься надо мной? — сказал он грозно. — Я голоден, а ты предлагаешь мне такую мерзость. Мое лакомство — живая кровь! Где она?!»
«Но я не могу ловить баранов!» — ответила синица.
«Раз не можешь, так нечего набиваться в друзья к орлам. Но я голоден, и ты мне заменишь барана, поскольку тоже носишь в себе живую кровь!»
И орел склевал синицу!.. Как, хороша сказка? — вкрадчиво осведомился русс.
Патрикий трижды слышал ее от Искусеви, но вида не подал, рассмеялся:
— Любопытная сказка.
— Я вижу, ты не понял ее?
— Как ни понять. Мой баран при мне, — и как в прошлые разы, поставил перед Искусеви стопку золотых монет.
— Догадливый! — сгреб золото воевода. — Плыви, друг, спокойно. Все сполню, как надобно...
Спафарий мерил палубу крупными шагами: волновался за судьбу патрикия. Военачальник бросал хмурые взгляды на русскую крепость и бормотал что-то про себя, ругался, должно быть, на греческом языке... Но вот от пристани отделился челнок.
— Плывут! Слава Иисусу Христу! — Спафарий размашисто перекрестился. — Эй, там! Приготовиться к движению!
Четверо дюжих рабов ринулись на нос, к якорному канату.
Патрикий Михаил поднялся на палубу.
— Ну что? — глянул на него Хрисант.
— Вперед! — буркнул сановник и, ни на кого не глядя, ушел в свою каюту на корме.
— Якорь поднять! — рявкнул кормчий.
Мускулы рабов напряглись, могучие ладони медленно перебирали мокрый пеньковый канат.
— Скорее! — ревел кормчий, поминая дьявола и всех его прислужников.
Рабы, изнемогая, зашевелились быстрее. Наконец дубовые, окованные железом лапы показались из воды. Невольники ухватились за них и, срывая ногти о каменное грузило, перевалили якорь на палубу.
— Эй, там, на веслах! Греби!
Тяжелые лопасти разом вспенили воду по обоим бортам кондуры. Половодный Днепр упорно сопротивлялся могутной силе двух десятков рабов. Кормчий правил к левому, пологому берегу, где течение было поспокойнее.
— На веслах! Т-так вас-с... — ругался он почем зря. — Нажми, собачьи дети! Эй, надсмотрщик! Ты что, заснул, сын евнуха и свиньи?! Расшевели их!
Загрохотал сыромятный бич в чреве корабля. Стоны и ругань вторили ему. Весла заработали быстрее...
— Вот и на родину попал, Уруслан! — прохрипел кто-то из гребцов. — Х-а-ха! А бич так же больно бьет, как и в Кустадинии. И цепи крепко держат. Ох-ха! — захлебнулся голос после секущего удара. — Чтоб-б ты...
Еруслан, в отличие от многих, ловко управлялся с тяжелым веслом. Еще никогда он не чувствовал себя таким могучим. Здесь, на Русской земле, он воспрянул, сердце радостно заколотилось в груди. Он знал: приходит последняя ночь его плена. Он на Руси. А она, родная, не даст пропасть. Еруслан верил в это, время его наступило.
Ночами, когда смертельно уставшие гребцы засыпали на жестких скамьях, богатырь пытал свою силу на железном кольце, вделанном в дубовый брус. Как ни старались греческие кузнецы, несокрушимость их невольничьего металла уступила наконец мощи русса. От постоянного напряжения железо устало бороться с живой силой: основание стального кольца подалось и лопнуло где-то внутри деревянного бруса. Ликующий раб выдернул из расшатанного отверстия пораженный обрывок металла. Это случилось ночью, когда кондура стояла на якоре неподалеку от берега. Всего мгновение отдыхал Еруслан после своей столь долгожданной победы.
— Назар-бек, — тихо тронул он за плечо своего побратима. Тот не шевельнулся, придавленный тяжелым сном.
Не сразу русс разбудил его: араб мычал во сне, отбивался, стонал. А когда очнулся, то чуть не испортил все дело.
— А?! Что?! — во весь голос громыхнул невольник. Еруслан зажал ему рот ладонью.
— Тихо! — прошептал русс на ухо побратиму. — Молчи!
Араб наконец пришел в себя, оторвал чужую ладонь от лица.
— Это ты, Уруслан? — шепотом спросил он. — А как ты дотянулся до меня?..