Это в самом деле казалось чудом для очнувшегося от сна невольника: греки приковывали гребцов так, чтобы один не мог дотянуться до другого. Опыт еще Древнего Рима научил их разделять и властвовать. Проверенное веками правило господствовало и здесь, на корабле: ведь двое могучих рабов, объединившись, могли сокрушить любые цепи. Так оно и произошло ночью на царской кондуре, стоило только одному невольнику помочь другому. Освободившийся русс и прикованный араб легко вырвали толстое железное кольцо из борта корабля.
— Надобно освободить других, —прошептал Еруслан.
— Верно. До рассвета еще далеко. Потом мы перебьем румов и обретем свободу.
— Но сначала надо избавиться от надсмотрщика.
— Это сделаю я! — прошептал Назар-али. — Наступил час мщения. Я пошел.
— Будь осторожен. Штоб без шума...
— Задавлю руками.
Араб ощупью двинулся к носовому отсеку судна. Раз или два звякнули его цепи. Сердце Еруслана замерло в груди. Но вот послышалась возня, сдавленные стоны, и все стихло. Привыкшие к темноте глаза русса разглядели пригнувшуюся тень.
— Все! — яростно прошептал знакомый голос. — Задушил мучителя. Что дальше делать, Уруслан?
— Давай будить по одному, чтоб не всполошить всех и не наделать шума.
— Верно! Тут булгар Ангул. Сначала разбудим его.
Заговорщики растормошили болгарина Ангела Живку, веселого и неунывающего силача. Тот мгновенно сообразил, что к чему. Втроем они сломали железо в один миг. Сами цепи оставались на руках невольников, но они не стесняли движения. Главное, не зазвенеть металлом и не возбудить интереса дозорных наверху. Но заговорщики все делали тихо и сноровисто: в прошлом все они были воинами, стояли в дозорах, не раз ходили в разведку и знали, как вести себя в самых невероятных ситуациях. Приводя в чувство по два-три гребца, невольники скоро оторвали всех своих товарищей от бортов кондуры.
Теперь предстояло выбраться наверх и разделаться с охраной. Охраны было вдвое больше, и только внезапность могла помочь рабам победить.
— Выждать надобно, пока месяц склонится к западу. Сон ромеев — наш главный союзник! Катафракты не чета другим воям: крепки и бою лучше обучены.
— А как выходить будем? — спросил болгарин. — Надо бы договориться. Ты наш боил[108], Руслан. Говори.
— Значит, так, братие. Разобьемся на четыре части, по шесть воев. В первой за старшого будет Назар-бек, во второй — Ангел Живка, в третьей — козарин Ази-батырь, в последней — перс Джага-пехлеван.
— Поняли! — раздалось из темноты.
— Тише! А теперь пусть старшие назовут своих воев. Невольники зашептались. Названные присоединились к своим командирам. Споров не было: все понимали серьезность положения.
— Делаем так, — стал излагать Еруслан. — На лодии два дозорных. Один стоит на корме, другой — у выхода, на носу. Вон его тень броней отсверкивает...
Палуба только на одну треть покрывала корабль. У носа зиял проем с лесенками. Одна вела на носовую площадку, где всегда стоял дозорный, другая — прямо на палубу.
— ...Яз сначала осторожно поднимусь к дозорному, упокою его, — говорил Еруслан. — А потом пойду к кормовому веслу и поручкаюсь с другим греком. Как только трижды звякну железом, так все с веслами в руках подниметесь наверх и ударите по воям ромейским, покамест они спят. Не спутайте, где свой, где чужой. Да к тому времени уж и светать начнет.
— Да будет так! — шепотом, как клятву, выдохнули рабы.
— На трудное дело идем, братие. Не все к восходу солнышка живы останутся. Но выбирать нам не из чего: или смерть обручит нас с землей, или мы в битве обретем свободу!
— Веди нас в бой, Уруслан, — прошептали голоса. — Мы не отступим!
Между тем луна сместилась к западу. Пахнуло предутренним холодком.
— Ну, я пошел! — решительно выдохнул Еруслан.
— Помоги тебе Христос!
— Пусть аллах хранит тебя!
— Адонай даст тебе силы!
— Тенгри-хан, помоги ему!
— Перун, веди меня! — выдохнул русс и, стараясь не звякнуть цепями, скользнул к лестнице.
Сделав три легких шага по перекладинам, Еруслан остановился, прислушался. Часовой стоял над ним блестящим истуканом, до невольника доносилось ровное дыхание: катафракт безмятежно спал.
«В русские пределы пришел, успокоился», — сообразил Еруслан и осторожно повернул лицо к корме. Из-за каютки второго дозорного не было видно. Русс занес ногу на четвертую перекладину и... мгновенно застыл. От мачты отделилась тень человека, шагнула к борту.
— Бр-р-р! — донеслось оттуда. — И как эти скифы живут в таком холоде! Кха-кха!
Дозорный на носу не проснулся. Стоявший у борта оправился в воду, постоял немного и вернулся к месту ночлега, бормоча что-то себе под нос. Русс помедлил еще немного и стремительно скользнул к носовому мостику. Для исполинской силы русского могута даже этот рослый воин показался не сильнее барана. Чтобы не нашуметь случайно, Еруслан схватил дозорного за голову и резко рванул ее вверх и в сторону. Катафракт и стона не издал. Только рука, скорая рука воина, успела схватить рукоять кинжала, но и ей ничего не удалось сделать, чтобы защитить жизнь хозяина...
Еруслан устремил взгляд к мачте, где под парусом спали катафракты. Тишина, только храп раздавался. Тогда русс махнул рукой. Из трюма выпорхнула тень.
— Черномир, ты?
— Яз, брат! — шепнул тот одними губами.
— Возьми его и тихо спусти вниз. Меч передай Назар-беку. Копье пускай тут полежит. Кинжал у меня останется. Поспешай.
— Понял! — выдохнул Черномир.
Через мгновение, не звякнув ни одной частью доспеха, труп дозорного канул в трюме.
Еруслан уже собрался было двинуться к корме, как вдруг увидел тень за мачтой.
«Другой дозорный, — понял русс. — Сюда идет. Надобно спящим прикинуться».
— Эй, Аргир? Заснул, чертов сын! — неожиданно громко прозвучало в ночи.
Парус зашевелился.
— Ты чего спать не даешь своим ослиным криком? — раздалось приглушенно. — Заткнись!
Дозорный выругался вполголоса и двинулся дальше. Он подошел почти вплотную к притаившемуся невольнику, но что-то встревожило грека.
— Эй, Аргир! — окликнул он товарища. — Что с тобой?
Еруслан нарочно шевельнулся, звякнул цепями, промычал невнятно по-гречески:
— Кто идет? Зарублю!
— Вот хитрец, — тихо рассмеялся катафракт. — Даже панцирь снял, чтоб спать мягче было. Но я тебя разбужу, лежебока.
— Это ты, Евпил? — проворчал русс. За многие дни плавания он узнал всех греков по именам.
— Я! — Дозорный без страха ступил на площадку...
Через мгновение он извивался в могучих руках Еруслана. На этот раз без шума не обошлось. Копье жертвы с грохотом упало в трюм. Из-под паруса показалась голова.
— Что там, Евпил? — прохрипел голос Хрисанта.
— Копье выронил! — чуть громче подал голос Еруслан.
— Настоишься ты у меня в ночном дозоре, неуклюжий лентяй. Неохота подниматься, а то бы я тебе почистил гнусную рожу. Иди на место!
— Иду!
Голова скрылась. Еруслан выждал немного и трижды звякнул цепями. Стремительные тени, одна за другой, вынырнули из чрева кондуры на палубу. Им снизу не менее стремительно и бесшумно подали тяжелые весла.
— Джага, возьми меч! Ты, Ангел, — копье! Тихо!
Снова из-под паруса показалась голова. Спафарию привиделось вдруг, что призраки заполнили корабль. Он и мысли не мог допустить о том, что невольники сумели сломать рабское железо. Хрисант потряс головой. Видение не исчезло. И тогда он внезапно понял, что это враги, что это надвигается смерть!
— К оружию, катафракты! — громыхнуло в ночи.
В следующее мгновение спафарий уже стоял с обнаженным мечом в руке.
Соблюдать тишину теперь было бессмысленно, и словно это грянуло в ответ на призыв предводителя греков:
— Братие! Бей!
— Бе-е-ей!
— Кр-р-уши-и!..
Только полутора десяткам греческих воинов удалось вскочить и занять оборону. И это случилось только потому, что их предводитель бесстрашно ринулся вперед, навстречу восставшим рабам. Стремительный меч Хрисанта сразил одного из напавших. Те на мгновение замешкались. Но тяжелое весло раздробило левое плечо храброго спафария, и он, покачнувшись, отступил.