Глава вторая
Патрикий Михаил требует...
Греческий посол гневно требовал встречи с самим «царем Скифии». Ему невозмутимо и коротко отвечали бояре:
— Не можно.
— Но почему?! Я требую! У меня хорисовул[118] от самого императора Романии!
— Не можно.
— Тогда я желаю говорить с ближайшими советниками архонта Сфендослава!
— Это можно.
Посла тотчас провели в княж-терем. Здесь, в малой горнице, патрикия принял воевода Асмуд.
— Яз слушаю тебя, посланник ромейский, — остро глядя прямо в черные глаза Михаила, сказал русс.
— Я вынужден начать с требований! — Патрикий придал своему лицу строгое и внушительное выражение.
— Романия вечно што-нибудь требует, — усмехнулся в седые усы Асмуд. — Требуй, грек, коль уж по-иному не можешь.
— Я требую разыскать мою кондуру и выдать взбунтовавшихся рабов! Я накажу их сам по законам империи Рима[119]!
— На Святой Руси законы твоего Рима ничего не стоят. Мы живем по заветам мудрого и неподкупного бога Праве. Здесь не Романия, и требовать ты ничего не можешь. — Воевода равнодушно зевнул, прикрыв рот ладонью.
Патрикий покраснел от гнева, однако понял, что разговаривать в этом дворце надо по-иному.
— Хорошо, я оговорился. Я прошу, — Михаил нарочно подчеркнул это слово. — Я прошу от имени императора Никифора Фоки...
— Пять боевых лодий с сотней ратников ищут твою кондуру. Как только она отыщется, рабы сразу будут выданы тебе на суд.
— Я потерял на вашей земле около трех тысяч литр[120] золота. Оно мне нужно сейчас... — Патрикий запнулся. — Об этом я скажу самому архонту Сфендославу! Кроме того, пропал дар императора вашему властелину: боевые доспехи и меч. Император знает, как любит оружие царь Скифии.
— Император ошибается, — построжел воевода Асмуд. — Великий князь Киевский и Руси всей любит охоту на красного зверя и еще коней резвых!
— Пусть так, — ухмыльнулся Михаил.
Патрикий ждал ответной улыбки, но лицо воеводы оставалось суровым и замкнутым. Тогда посол Никифора Фоки встал и, гордо задрав подбородок, заявил решительным голосом:
— Я требую возместить мне ущерб, нанесенный империи на вашей земле!
— Што-о?! — невольно вырвалось из груди русса.
— Я тре... прошу возместить убыток, причиненный казне императора Романии на вашей земле! — повторил патрикий твердым голосом.
— Как может отвечать Русь за беспечность и трусость твоих стражей? Или яз не урузумел и ты хочешь сказать, што тебя ограбили русские воины или хотя бы русские разбойники?
— Да! Я хочу это сказать!
— ?!
— Предводитель восставших рабов — росс!
— Как он попал в твою кондуру? Или вы захватили его на Русской земле? Тогда вы тати, и яз тотчас прикажу заковать всех в железо! Эй, отроки!..
— Постой! — побелел грек. — Выслушай меня. Я неприкосновенен! Вот хорисовул. Здесь печать императора!
— Печать не защита, ежели ты разбойным делом занялся. Суд великого князя скор, справедлив и беспощаден ко всяким татям: как своим, так и заморским! Про то и в уговоре промеж вашим императором и нами сказано. Аль ты про сие не ведаешь?
— Знаю! Но ты меня не дослушал. Мы никого не трогали на вашей земле. А предводитель восставших — росс, и это правда! Но он попал в рабы на нашей земле!
— Значит, вы захватили русского купца, охраняемого вашими законами! — повысил голос воевода.
«Вот чертов старик! — ругнулся про себя Михаил. — Никак не подцепишь...»
— Дай же мне сказать все как есть!
— Яз только того и жду. А ты все путаешь што-то, посол ромейский. — Глаза русса излучали откровенную издевку.
Патрикий покраснел под пронизывающим взором, поняв, что проигрывает в словесном поединке. Но он был рожден в Константинополе и не собирался отступать.
— Раба зовут Россланд! — выпалил грек, прекрасно зная, как известно здесь, в Киеве, это имя.
Асмуд деланно изумился:
— Он же нанимался вашему царю служить?
— Служил! Потом за оскорбление базилевса Россланд был закован в цепи и посажен гребцом на кондуру. Я не знал, что он на моем корабле, а то бы тогда же в Фессалониках ссадил Россланда на берег. Но все случилось так спеш... — Грек поперхнулся, сообразив, что дает многоопытному руссу сведения, которые тот мгновенно использует против него.
Но Асмуд вроде бы и не заметил оговорки посла. Лицо его оставалось спокойным, но про себя воевода тотчас отметил: «Торопились, значит! Ну-ну!»
— Так что раб, рожденный на вашей земле и ступивший на нее опять, становится подданным своего архонта. — Грек победоносно посмотрел в лицо Асмуду. — А если это так, то Россланд под знаком России совершил нападение на людей и имущество базилевса Никифора Фоки!
— Еруслан же закован был, — мимоходом заметил воевода.
— Но он освободился и освободил других...
— Так то ж вина твоих стражей! — жестко отрубил Асмуд. — Русь не может отвечать за то, что происходит на греческой земле. А кондура твоя — суть малые пределы земли вашей! Што нам до того, ежели вои твои уши развесили и дали себя побить. Не ведаю хорошо ваших законов, но наши говорят: за оное благодушие все стражи подлежат смерти! И посол, утерявший казну и дары царские, того же достоин! Ты што ж, грек, свою голову войной Руси с Романией уберечь хочешь? Ежели так, то нонче ж лодия с послом великокняжеским в Царь-град пойдет... И тебя туда ж в цепях повезут для суда царского.
Патрикий побледнел, сказал, запинаясь:
— Ты не понял меня...
— Яз понял все, как надобно! И еще: в отроке, што с тобой приплыл, признал яз сына царского. Честь ему, конешно, на Святой Руси. Но... по делу сему и его в заложники взять придется, ибо мы не желаем войны с Романией. Знай, грек, и другим передай: Русь себя в обиду не даст никому!
Патрикий понял, что слишком понадеялся на свою изворотливость в споре, наговорил много лишнего, и теперь усиленно соображал, как выйти из трудного положения. Выражение его лица сменилось из гордого на дружелюбное. И голос Михаила зазвучал, как у дяди, одарившего щедрым наследством бедного родственника, в наивной надежде на то, что умиленный племянник поставит ему за это хороший памятник на могиле.
— Разве я обвиняю Россию в вероломстве? — удивленно-весело воскликнул патрикий. — Я только хотел, чтобы вы скорее разыскали подарки базилевса архонту Сфендославу и его доблестным друнгариям. Не могу же я с пустыми руками явиться перед лицом вашего грозного повелителя!
Асмуд тоже задышал благодушием:
— Яз так и понял. Лодию твою ищут, о том уже говорено...
Для благодушия у воеводы было тем больше оснований, что корабль посла-головотяпа никто не искал. Только Асмуду, своему ближайшему советнику и воспитателю, доверил Святослав тайное. И вчера ночью к причалу Зборичева взвоза подошла неведомая ладья. Асмуд встретил ее со своими особо доверенными людьми. Гребцы молча передали на берег десять тяжелых деревянных ящиков. Ладья тотчас отошла и растворилась в ночи, как призрак. Могучие гриди личной охраны Асмуда намаялись, пока донесли поклажу до подвалов княж-терема на Горе. Что было в тех ящиках, знали лишь несколько человек: Еруслан, Слуд, Асмуд и сам Святослав (Еруслан единолично распорядился греческим золотом, захваченным вместе с кондурой в кровопролитном ночном сражении. Он передал ценности через воеводу Слуда великому князю Киевскому на оборону Русской земли. Бывшие невольники молча одобрили это решение своего предводителя) ...
— Как ни досадна пропажа кондуры, но я не могу ждать! — воскликнул патрикий и сразу же сбавил тон: — я смиренно прошу архонта Сфендослава принять меня для тайной беседы. Я хочу передать ему слово императора Романии. Извини, друнгарий Асмуд, но тебе доверить его не могу. Прошу, устрой мне эту встречу.
— Это можно... Великий князь примет тебя завтра утром, — просто объявил невозмутимый русский воевода.
— Я благодарю тебя за столь важное известие, — поклонился патрикий Михаил. — Скажи, могу я прийти к архонту Сфендославу вместе с царевичем?