— Я спрошу о том великого князя...
Святослав в это время провожал от Вышгорода ладейную дружину Летки. Острогрудые легкие суда, обвешанные по бортам алыми щитами, выходили на стрежень полноводной реки. Ветер дул встречь течения, и Днепр расцветился многочисленными парусами. Летко Волчий Хвост стоял пока на берегу рядом со Святославом и слушал последние наставления.
— Доглядчики донесли мне, — говорил князь, — што булгарский царь Талиб-алихан решился вести лодей-ные дружины свои на Ростов и далее — на Новгород. Гонца туда яз спослал, и гостей незваных там встретят, как надо. А ты делай дело свое... Талиб-царь — дурной воевода, — отрывисто рассмеялся Святослав. — Он без защиты землю свою оставил. Ишь как понадеялся на хакан-бека Козарского. Ну за то ему биту быть!
— Сделаю, как велишь, князь. Будь покоен: зажжем булгарину огнь на хвосте его, штоб не шарпал Русскую землю!
— Верю, што сделаешь! — прищурился Святослав весело. — Но лучше будет, ежели ты от устья Оки повернешь в угон за Талибом-царем. А комонники Харуковы пускай на стольный град Булгар идут: им за тобой не поспеть по топям да хлябям...
— Дак вой мои взбунтуются, ежели им с похода добычи не будет. Тати Харуковы все соберут с земли бул-гарской, покамест мы за Талибом-царем гоняемся.
— Не так мыслишь, воевода! — Святослав хлопнул его по плечу. — Харуку стольна града Булгара нипочем не взять: там тройной вал и стены высокие. Для сего дела руссы да варяги надобны, а они в твоих лодиях. К тому времени, как ты догонишь струги булгарские, Талиба-царя крепко побьют у Нерев-озера вои ростовские да ноугородские. Тому и отступать будет некуда. Вот когда возьмешь ты за горло царя булгарского. За жизнь свою он ничего не пожалеет...
— Понял, князь! — повеселел Летко Волчий Хвост.
— То-то! А то «без добычи»! Только в бой с Талибом-царем не вступай ране того, как он будет потрепан ростовцами да ноугородцами, иначе он сомнет тебя: лодей и воев у него много. Ну да на месте промыслишь што и как, голова у тебя светлая... И вот еще што: по-боле пропускай в козарские степи сбегов[121] булгарских, кои спасаться туда побегут.
— Эт-то зачем? — изумился воевода.
— Надобно, штоб сбеги сии сполох взбурлили в Буртасии и Козарии. Да почаще имя мое там поминайте. Тогда хакан-бек Козарский подумает, што яз сам с дружинами своими жгу земли данника его. А Киев-град будто бы без защиты остался...
— Мудро! — восхитился Летко. — Все сотворю по слову твоему, князь. Пускай бегут комонники козарскую рать ублажать!
— Ну, в путь, ума палата! — Князь обнял своего любимца. — Жду гонцов. Чаще посылай их!
— Прощай, князь! — Летко ступил в ладью. — Скоро проведаешь о славных делах дружины моей!..
На следующий день Святослав принял в малой гриднице княж-терема посла Никифора Фоки. Царевич Василий был тут же и с любопытством рассматривал «царя Скифии», именем которого няньки-воспитательницы пугали его в покоях Большого императорского дворца. Святослав тоже не зря согласился на присутствие здесь царского отпрыска. Князь приласкал мальчика, одарил богатым русским доспехом и оружием. Василий был доволен до слез. И совсем не страшным показался ему архонт варваров: наоборот, весел и доступен, не то что отчим Никифор. Великий князь Киевский хотел, чтобы царевич был тем беспристрастным свидетелем его разговора с Михаилом, который с детской непосредственностью точно расскажет обо всем императору. Первым сына, конечно же, расспросит всемогущая мать — августа[122] Фесфано. Поэтому Святослав, прежде чем говорить о делах с патрикием, подал Василию перстень, целиком выточенный из крупного рубина, с вкрапленным в него сапфиром.
— Матушке своей отвезешь дар мой малый, — сказал великий князь царевичу.
При виде такого «малого дара» глаза патрикия возгорелись алчно, рот распахнулся, а грудь не смогла сразу выдохнуть: много драгоценностей видал на своем веку Михаил, но такого!..
Василий надел диво-перстень на палец левой руки.
— Чуть великоват, — отметил отрок. — Но матери моей как раз будет. Спасибо, царь Севера. Ты мне понравился. Теперь я твоим мечом заткну горло всякому, кто осмелится хулить тебя в моем присутствии!
Вскоре в гридницу пришли воеводы Асмуд и Свенельд. Больше здесь никого не было. Василий умолк и насторожился: начинались речи государственные, и ему говорить при этом было строго запрещено.
Великий князь Киевский посочувствовал грекам в пропаже корабля, снисходительно согласился принять дары потом, когда он с дружинами придет к Таматарху.
На требование Никифора Фоки в случае победы руссов над хазарами отдать Царьграду две крепости у Су-рожского моря ответил резко:
— Любая война крови стоит! Не мы Итиль-хана на битву позвали. Он отверг мир с Русью. Сеча будет без пощады! — Серые глаза князя метнули молнии, и царевич Василий сразу понял, почему царя варваров так боятся ромеи.
Мальчик испуганно глядел на Святослава. Тот поймал взгляд царевича, смягчился лицом и закончил спокойно, но не менее твердо:
— Так как же мне отдать добытое мечом и кровию? Просто за так? За лестное слово царя твоего, а, Михаил? Чего молчишь?
Патрикий не ответил, отвернулся. Василий признал доводы росса справедливыми, но говорить ему здесь было не положено, и он молчал.
— Передай Никифору, пускай не грозится. — Святослав постучал по столу сжатыми пальцами. — Ежели пойдет на нас войной — встретим достойно! И проводить сумеем! Тогда уж пускай не прогневается: земли ромейские в Таврии за себя возьму и от Херсона камня на камне не оставлю!
— Ты не встречался в бою с нашими воинами, архонт Сфендослав! — гордо отозвался патрикий. — Еще не родился такой враг, которого бы они не сломили! Помни об этом, царь Севера!
— И козары тем же похваляются, — заметил Святослав. — Однако вот уже который год колотим их в хвост и в гриву! Угроз не страшусь. Сам напугать способен! Передай царю слово мое: за две тысячи верст скрозь горы и моря перст его грозящий разглядеть не могу!
— Базилевс Никифор Фока быстро ходит! — воскликнул патрикий.
— Неужто?! — удивился князь. — А по мне: завяз твой базилевс в болоте агарянском. Вылезти бы ему с Крит-острова того с честию. А туда ж, грозит! — недоуменно-весело оглянулся он на Свенельда.
Тот мрачно скривил жесткие губы.
— Решим так! — Святослав твердо глянул в лицо грека. — Пошто делить несобранный хлеб! Сыграем пляску смертную с козарами, а там промыслим, как быть. Что еще?
— Базилевс просит у тебя, архонт Сфендослав, три тысячи панцирных воинов в помощь. Пошли моноксилы[123] свои к острову Криту. Император заплатит золотом!
— Ха-ха-ха-ха! — откинулся на спинку резного кресла Святослав. — Ну и ну! Вот греки, а?! То грозят, то подмоги просят!
— Что скажешь, архонт Сфендослав? — не смутился Михаил. — Ты обещал оказать помощь, как только базилевс попросит ее. Может быть, ты забыл?
— Яз все помню! — перестал смеяться князь. — Но яз вам воев даю, а вы их — в кандалы! Как Еруслана, так?
— Он же сбежал!
— Не по твоей же воле. И не по царской! Воев сейчас не дам! Мне они самому надобны. Обходитесь покамест своими — несокрушимыми. А то у меня все от сохи да от лаптей, куда им с вами равняться! — Князь зло прищурился. — И с платой частенько обманываете: прошлым летом за павших воев русских злата родичам их не прислали. Да и живым задолжали. Аль вы, хитрые греки, решили про себя, што на Руси одни недоумки живут?
Посол хотел возразить, но гневный взор великого князя Киевского остановил его.
— Все! Разговаривать более не о чем. Погостите в граде седьмицы две-три, а потом — в путь, к Царьграду!
— Дай мне моноксил, архонт Сфендослав. Я хочу завтра же плыть к базилевсу. Он приказал мне не задерживаться!
— Здесь яз приказываю! — жестко отрубил Святослав. — А потом, как же ты бросишь здесь без присмотра покалеченных воев своих? Они-то нынче плыть не способны?