Глава третья
Когда кони окрепнут
Западные ворота Итиль-кела были распахнуты настежь. Широкая улица из конных тургудов уходила в степь. В версте от царских стражников по обеим сторонам пестрели толпы страждущих увидеть знак Солнца — золотой круг над головой великого кагана. С такого расстояния разглядеть лицо Шад-Хазара Наран-Итиля было невозможно, да и запрещено оскорблять взором простого смертного лик живого бога всех хазар. Впрочем, многие из толпы не испугались бы и смерти, которая грозила всякому, кто хоть случайно коснется взглядом даже тени Иосифа. Были такие бесстрашные, но чернь сторожили плотные ряды вооруженных до зубов ал-арсиев.
Всем хазарам, даже самым низким по происхождению, разрешалось узреть только отражение великого — золотой круг над балдахином. Блестящий диск означал, что наконец-то над степью взошло настоящее солнце, которое, впрочем, светило только для подданных Шад-Хаза-Ра, а всех прочих должно было ослепить и повергнуть в ужас.
Толпа ожидала у ворот уже несколько дней. Люди бесновались в религиозном экстазе, почти ничего не ели. Многие, особенно язычники, посыпали головы пеплом, расцарапывали лица в кровь, выли по-звериному:
— О-о-о! Покажись, царь Солнце! Не оставь нас светом своим и теплом! О-о-о! Тенгри-хан, дай Наран-Ити-лю свою огненную колесницу! О-о-о!..
По нескольку раз в день на минарет[124] соборной мечети поднимался старый Хаджи-Мамед. После воцарения Асмид-хана он стал имамом[125], и мысли об укреплении и распространении веры Мухаммеда в Хазарии не покидали его. Он сокрушался неистребимости огнепоклонства среди кочевников, их приверженности шаманам. Вот оно, помешательство: в ожидании выезда великого кагана даже мусульмане посходили с ума! Да и какие они мусульмане? Название одно. Велик дух прошлого в хазарском народе!
— Веру пророка Мухаммеда надо укреплять железом и кровью! — настаивал имам Хаджи-Мамед перед каганом-беки Асмидом, защитой правоверных, ибо двенадцать тысяч ал-арсиев, стоявших под его бунчуком, сплошь были мусульманами.
Асмид щурил узкие глаза, цокал языком сокрушенно:
— Нельзя! Что скажет Великий? Что скажут его тургуды с чаушиар-каганом Равней во главе? И где я возьму золота для этого, если купцы не дадут его мне? А купцы почти все иудеи.
— Это так! — шипел имам. — Но у тебя сила! Ее чаще надо направлять в разные стороны, чтобы искать новых данников и обращать их в истинную веру!
— Обращай! — соглашался Асмид-каган. — Посылай дервишей к буртасам, саксинам, баяндерам, аланам, касогам, печенегам, славянам. Пускай миром приводят язычников под кров истинного учения. Не могу же я каждому мулле или дервишу давать для этого по тысяче воинов. Тогда я останусь каганом-беки без войска.
— Ты легкомыслен! — возмущался ймам. — Вспомни Урака. Он был великий полководец, а погиб потому, что войско его верило в сто богов! Если бы все тумены кагана-беки Урака Непобедимого... — Хаджи-Мамед нарочно выделил эту почетную приставку покойного властелина, чтобы уязвить Асмида. — Если бы все его воины встали под зеленое знамя пророка, Урусия была бы сметена с подноса Вселенной, как пепел с вершины кургана. А народы Вечерних стран целовали бы подошвы хазарских сапог и почтительно платили бы нам дань.
— Да, это так, — равнодушно согласился Асмид-каган.
Имам разозлился еще больше:
— Если арабы и полонили весь мир, так только потому, что они объединились под сенью заветов пророка Мухаммеда!
— Не весь мир, — возразил Асмид. — Кустадиния ведет с Арабистаном успешную войну. Сто лет назад каган-беки Абукир Железный не пустил арабов в Хазарию. Еще раньше каган франков Карло Великий разгромил арабов у пределов своей земли. А сейчас халифы Араби-стана грызутся между собой так же жестоко, как и наши ханы... Я согласен: укреплять ислам в Хазарии надо. Но для этого нужна большая победа в войне. Тогда мы сможем под знаменем ее и дальше вести хазар по пути истинного света. — Полное лицо Асмид-кагана стало жестким и бледным. — Как победить Святосляба? Вот что посоветуй мне, святой имам! Вот о чем моли аллаха и днем и ночью!
— Два года тому назад буртасы не пошли с Ураком на Урусию. Бурзи-бохадур-хан мог выставить тогда три тумена. Но он не сделал этого, боясь усиления власти кагана-беки Урака, а значит, всей Хазарии. Если бы буртасы помогли нам тогда, Урусия на коленях платила бы дань Хазарии, а земли наши простерлись бы до границ Кустадинии.
— Зачем говорить о том, что не сбылось? — поморщился Асмид-каган.
— Знающий трудный путь не разобьет себе голову о камни! — повысил голос имам Хаджи-Мамед. — Раньше ты слушал мои советы с вниманием и почтением, — упрекнул старик могущественного родственника.
— Я и сейчас слушаю. Говори дальше, я весь внимание!
Имам Хаджи-Мамед посопел немного, чтобы показать обиду, потом продолжил раздраженно:
— Сейчас моими стараниями в повозке Бурзи сидит мой родственник и твой троюродный брат Хайдар-эльте-бер. Он истинный мусульманин и сумел убедить бохадур-хана Буртасии расторгнуть мир с урусами. Только поэтому вместе с Джурус-тарханом перед лицом Святосляба стоял посланец войны от буртасов.
— Я знаю это и ценю...
— А сегодня, — не счел нужным раболепствовать перед каганом старик, — и властитель Булгарии Талиб-алихан готов двинуть два тумена на урусские города Суздаль, Ростов и Новгород.
— Слава тебе, имам! — сверкнул щелками глаз Асмид. — Я знаю об этом. Гонец от Талиб-алихана был у меня сегодня. Это хорошо. Это отвлечет силы Урусии от наших крепостей и поможет нам победить Святосляба. Сейчас у нас больше воинов, чем было у кагана Урака. Но мы не будем лезть напролом, чтобы не потерять голову, как он.
— Что отвечает тебе Фаруз-Капад-эльтебер? — прищурившись спросил имам.
— Говорит, что будет ждать нас в Семендере[126], чтобы на откормившихся конях вместе двинуться на Урусию.
— Ты остерегайся его. Фаруз-Капад-хан умен, его любят в Хазарии. Он очень опасный для тебя человек.
— Не станет же он на виду всей Хазарии сражаться с моими туменами. Так что, друг ему Святосляб или враг, воинов своих эльтебер поведет на Урусию. Пока мы сильны, Фаруз-Капад будет вести себя смирно и помогать нам. А потом... — Асмид выразительно провел ладонью себе по шее, усмехнулся зловеще и недоговорил.
— На все воля аллаха всемогущего и милостивого, — закатил глаза имам. — Недавно Харук-хан прислал подарки для мечети: меха, золото, косяк кобылиц. Посланник его на Коране поклялся, что старый пес готов обрушить на Куяву свой тумен.
— То же сообщил нам Бичи-хан, — ответил Асмид...
Имам Хаджи-Мамед, в глубокой задумчивости своей едва не пропустил момент выезда великого кагана из дворца. Очнулся, и холодный пот проступил на его теле: в воротах дворца уже сиял золотой диск. Имам спускался с минарета со всей поспешностью, на какую только были способны его старые ноги.
— Чуть голову не потерял, — мычал он себе под нос, едва попадая на ступеньки винтовой лестницы. Имам оказался в мечети за мгновение до того, как все выходы из нее перекрыли черные тургуды чаушиар-кага-на Равии.
Хаджи-Мамед отчетливо вспомнил, как два года тому назад муэдзин[127] призывал правоверных на полуденный намаз и, закатываясь петухом, не заметил выезда Великого: случилось неслыханное — простой смертный встал на этой земле выше, чем царь Солнце! Такое кощунство наказывается немедленно. Прямо с минарета муэдзин полетел на камни, а душа его, отскочив рикошетом, взлетела и стала плавно возноситься на небо. Поднимаясь, она видела, как под могучими ударами воинов-иудеев с грохотом рушится и сам минарет.
Правду сказать, тогда никто не мог защитить столп соборной мечети: ал-арсии почти все полегли в земле Урусов; те немногие мусульмане из других туменов разделили участь белых воинов кагана-беки Урака, став кормом для воронов. Тогда уныние поселилось в душах мусульман Хазарии. Единственная реальная сила, сохранившаяся в тот год в Итиль-келе, состояла из трех с половиной тысяч тургудов чаушиар-кагана Равии. А они все были иудеями.