— Говори! Только короче.
— Золото — лучший посредник в переговорах. А Ядре-беки еще и купец, — скороговоркой выпалил Селюк и замолчал.
Глаза кагана сверкнули, как упомянутый металл.
— Верно! Продолжай.
— Ни один купец не устоит, когда ему светит бакшиш. Война тоже торг! Только в ней разговоры мечом ведут. А ведь золото ярче стали. Я готов говорить с Ядре-беки о том, чтобы он за золото выпустил меня из Саркела и переправил на тот берег...
— На тот берег мне надо! — перебил каган купца. — Мне, а не тебе!
— О Могучий, ты не дослушал. Разреши сказать все?
— Говори!
— Я слугу с собой возьму...
— Ага! — сообразил наконец Асмид. — Я переоденусь слугой и сяду за весла. Ты, Селюк-хан, будешь в богатой одежде, чтобы урусы не заподозрили во мне значительное лицо. Ты знаком с Ядре-беки?
— Да, о Мудрейший. Я хорошо знаком с ним.
— Ха! Мне надо изменить внешность. Я не видел Ядре-беки раньше, но он мог видеть меня. Ха-ха, Селюк-хан, тебе должно быть лестно, что сам каган-беки Великой Хазарии будет гребцом на твоей лодке, а? — Асмид окончательно развеселился. — Только пусть сам Ядре-беки в заложники идет!
— О Могучий! — опешил Селюк-хан. — Ядре не согласится стать заложником ради меня. Он слишком велик у трона кагана Святосляба!
— Я сам слишком велик! — снова вскипел Асмид.
— Да-а, но урусы не должны знать, кто ты, о Вели...
— Ты прав! — Каган задумался. Ханы молчали, опустив глаза.
— Может быть, за двух беков Ядре согласится сам стать аманатом? — спросил Асмид Селюк-хана.
— Об этом надо спросить самого Ядре, о Могучий.
— Так иди и спроси!
Глава седьмая
Выкуп за свободу
Воевода Ядрей забраковал план канала, который намеревался прорыть тысяцкий Рубач напротив ворот Саркела.
— Копайте углом! — приказал Ядрей. — Тогда при налете козары боле всего будут собираться в углу рва и тут нам легче посечь их стрелами. Покамест они на вал взберутся, мы их в воде потопим. Навались, друзи! Время не ждет!
Ратники, в отличие от своего тысяцкого, не думали об отдыхе. Они работали как одержимые. Даже непривычные к такому труду печенеги взяли в руки заступы. Были здесь оставшиеся с руссами болгары, крымские готы и даже несколько греческих купцов из Херсонеса. Гул битвы за рекой подхлестывал всех. Люди понимали: в ближайшее время ждать помощи неоткуда. Даже легкораненые выгребали песок, углубляя ров. Хазары с башен и стен мрачно наблюдали за деятельностью врага. Некоторые богатуры пытались достать работавших стрелами, но цель из-за дальности была недосягаемой для легких луков.
Вдруг на воротной башне замелькало белое полотнище. Рубач указал на него Ядрею:
— Знамено кажут. Поведать што-то хотят, а, воевода?
Ратники прекратили работу и тоже стали глядеть на башню, переговариваясь и гадая вслух, что же это такое.
— К делу, братие и дружина! — воззвал Ядрей. — Ворог хитер и к обману способен. Навались!
Руссы отдались работе, изредка посматривая на крепость. Печенеги схватились за мечи и луки, не обращая внимания на призывы своих сотников.
Между тем Ядрей и Рубач разглядели около полотнища человека огромного роста. Он поднял над головой стрелу, помахал ею и, наложив на лук, выстрелил. Стрела упала неподалеку от рва. Один из ратников поднял ее, оглядел и отнес воеводе.
— Тряпицей обмотана, — сообщил он. Любопытный ратник остался было стоять рядом, но Ядрей, ласково улыбнувшись, сказал ему:
— Ты иди, сынок. Не твово ума тут дело.
Ратник поплелся на свое место.
— Н-да... — Ядрей размотал со стрелы матерчатую ленту, испещренную письменами, быстро пробежал глазами текст, глянул на башню: полотнище продолжало колыхаться на ветру.
— Ну што там? — спросил нетерпеливо Рубач.
— Для разговору кличут меня.
— Тебя? А-а, приперло! — засмеялся тысяцкий. — Не ходи. Ну их. Куда они теперь денутся?
— Ворога слушать надобно, — назидательно сказал Ядрей. — Иной раз разговорами множество жизней человеческих спасти можно! К тому ж знакомец меня кличет, Селюк-хан. В делах купецких он завсегда был добрым товарищем. К обману способен самую малость. Торг с ним вести можно. Пойду яз.
— Не ходи! Война не торг! Заманят, убьют, и войско наше здесь без головы оставят. Давай лучше яз схожу.
— Эко ж ты опаский какой, — дребезжаще рассмеялся Ядрей. — И война — торг! Да еще какой. Только в ней замест товара жизни людские на весы бросают! Примика меч и кинжал, идти надобно. Русь труса не празднует! А ты изготовь молодцов-удальцов на случай чего.
— Сделаю, раз ты этак. Иди! Перун тебе в подмогу! Эй, братие, бросай работу! Изготовьте железо бранное для битвы! Глядеть будем, штоб козары воеводу нашего не обидели!
Ядрей безоружный шел в сторону ворот Саркела. Хазары толпами стояли на башнях и стенах. Навстречу ему шел тучный высокий человек в пестром, голубого шелка архалуке...
В то время, когда за рекой в яростном порыве в третий раз столкнулись богатуры Джурус-тархана с пешими полками Святослава, воевода Ядрей и хазарский хан Селюк мирно встретились в ста шагах от крепостных ворот Саркела. Встретились и поклонились друг другу, каждый на свой лад. Разговор их продолжался недолго...
— Ну што? — поспешил Рубач навстречу воеводе, когда тот возвратился.
Ядрей посмотрел на него насмешливо, распорядился, чтобы ратники продолжали углублять ров и насыпать вал, а затем вкратце изложил суть дела.
— Не ходи! — решительно заявил тысяцкий. — На кой ляд тебе тот козарин, штоб из-за него жизни решаться. Давай яз пойду за половину того злата!
— Не-ет. Тут што-то не то. Не Селюк-хана хотят они из тверди вызволить. Ой, не его! — Ядрей помолчал задумчиво. — Так сотворим! — решил он. — Яз пойду к козарам, а как только Селюк с челядином к тебе придет, так ты челядина того повяжи...
— Ка-ак?! — вскинулся тысяцкий. — Тебя ж козары тогда враз зарубят!
— Слушай и молчи! Не зарубят, ежели ты все тайно свершишь... Слугу Селюк-хана повяжешь тайно, а самого с нашим гребцом отправишь на ту сторону к козарам. Яз то злато хочу по правде получить, раз его хан за себя сулит: штоб душу мою Велес-бог успокоил. А как только от Селюк-хана знамено будет, так меня из крепости выпустят, ведь при тебе еще один заложник останется — сам Магаюр-хан.
— Ну-у?! Тогда дело другое. А што мне с тем челядином делать?
— Спроси его, кто он. А ежели не скажет, то как только стемнеет, отправь его в стан князя Святослава. Там дознаются, кого Селюк спасти из крепости мыслит.
— Добро! Так и сотворю.
— С Селюк-ханом отправь кого-нито посноровистей. Тут где-то яз Колюту переяславского видал. Покличь его ко мне для разговору.
— И все ж на козар надега слабая. Обманут.
— Там поглядим, — рассмеялся Ядрей. — Чать, и мы не без ума да и к обману не хуже козар способны...
Рубач исполнил повеление воеводы в точности. Даже сам сообразил разместить заложника и пленника в разных местах. Если Магаюр-хана содержали, хоть и под стражей, но почетно, то со спутником Селюка не церемонились: связали руки и ноги, бросили на глинобитный пол ветхой сакли. А раз так, то и сторож дремал себе около входа, не беспокоясь, что кочевник может убежать. Как и думал воевода Ядрей, челядин Селюков ничего не сказал тысяцкому, да и не умел Рубач допрашивать: ему б головы рубить в жестоком бою.
Каган-беки Асмид чувствовал себя безнадежно обманутым и обреченным на унизительный плен. Но он, как все люди, к тому же если они мусульмане, еще надеялся на лучшее. Он горячо молил аллаха о спасении. Иногда натура самовластного кагана возмущалась против унижающего обращения, в он готов был открыться, ибо подобного положения не испытывал никогда в жизни. Асмид стонал от бессильной злобы, распаляя свой гнев. Но что-то удерживало его от признания. Темнело.
Вдруг в гуле боевого стана Асмиду послышался посторонний шорох снаружи: глухой удар, продолжительный стон, холодный звук стали. В дверном проеме мелькнула тень человека.