Он был набожным по-своему, но духовенства больше боялся, чем уважал.
Два брата, лицом довольно похожие друг на друга, оба очень красивые, как нарисованные, потому что это досталось им от матери, характерами очень отличались друг от друга.
Они не очень друг друга любили, хоть Гжесь не обижал младшего. Изнеженный любимец отца, младший старшему во всем завидовал, подглядывал за ним, шпионил, доносил отцу, когда что подхватит, и подло льстил ему и подлизывался.
Если он сделал что-нибудь и заслужил наказание, умел ловко отделаться ложью и клятвами, свалить вину на брата, а родителю упасть в ноги, разыгрывать плачь и раскаяние, хотя потом посмеивался над его легковерием.
В юном возрасте он уже был напрочь испорченным… Что-нибудь тайно схватить, слизнуть, устроить подлую выходку, раздавить слабого, мучить животных было для него милее всего. Когда проказничать не мог, готов был целыми днями лежать, объевшись, кверху брюхом и бездельничать.
Заискивая перед отцом, он сзади показывал ему язык и насмехался над его непутёвостью.
Также он поступал с братом и со всеми. Наглости ему было не занимать, а настоящего мужества не имел и становиться в борьбу с более сильным не решался. Когда ровесники вызывали его на поединок, он убегал. Словом, все в нём предсказывало неисправимого негодяя и распутника.
Гжесь имел ту же горячую кровь, но характер благородный, душевную силу не по возрасту, выдержку и чрезвычайное постоянство. Он также показывал изумительные способности, которых брату не хватало.
Бакалавр от прихода, который учил в местной школе, часто говаривал, что Гжесь, казалось, как бы вспоминал только то, чему его научили, так легко всё усваивал. Удивительная вещь – лишь бы была малейшая подсказка, сам уже дальше шёл той дорогой, какую ему указали, приводя в недоумение учителей.
Красивый, ловкий, сильный, хорошо сложенный, с большими тёмными глазами, в которых уже горел не детский разум, Гжесь так рвался к науке, как Збилут ею гнушался.
Поначалу отец был не против того, чтобы сыновья научились читать, но клехов из них делать не думал, и эта страсть Гжеся учиться всё больше, всё иным вещам пробуждала в нём ужасный гнев.
Пение и бренчание на цитре он наказывал безжалостной поркой. Запретил ему позже переступать порог школы, пригрозил бакалавру, если посмеет его принимать, но всё это не помогало.
Гжесь, когда не мог прокрасться к приходу, писал на стенах и песке. Збилут доносил об этом отцу, Цедро бил, а мальчик возвращался к своему и, даже не обещая исправиться, молчал. Между своенравным Гжесем и гневным родителем была постоянная борьба.
Как раз в этот день старый Цедро снова имел такую перепалку с сыном. Збилут обозвал его предателем за то, что, влезши на крышу, тайно там что-то писал, достав неизвестно откуда кусок бумаги или шкуры.
Его схватили на месте преступления, с ещё мокрым листком, отец его снова побил, не в состоянии еще остыть от гнева. Жаловаться было некому, он бормотал и потихоньку ругался.
Побитый мальчик, с растрёпанными волосами, кроме розг, выпросивший синяки, сидел за углом усадьбы, подпёршись на руку, и думал. Боль выжала слезы из его глаз, но на красивом, грустном его личике больше было задумчивости, чем гнева…
Двенадцатилетний мальчик размышлял… Из-за другого угла выглядывал, подсматривал недостойный Збилут, чтобы что-нибудь донести отцу на брата. Не мог, однако, разглядеть в нём той злобы, какую бы он сам почувствовал, если бы столкнулся с подобным наказанием. Бедный Гжесь вздыхал и думал. Видно было, что отцовскую власть, даже когда несправедливо корила, он признавал и сдавался ей с покорностью, ища только средств, чтобы примирить волю отца с тем, что желала его собственная душа.
Дав брату повсдыхать, Збилут, который равно клеветал на отца, как на него, и делал вид, что скорбит о судьбе Гжеся, медленно приблизился к нему.
Наполовину детское лицо неловко старалось принять выражение сердечности и сочувствия, за которыми скрывалась насмешка:
– А! А! – шептнул он потихоньку. – Боже мой! Как этот отец жесток и немилосерден. Так тебя побил!
Гжесь посмотрел на него и ничего не отвечал. Збилут стоял перед ним, внимательно уставив в него глаза. Хотел вызвать на слово, которое бы отцу повторил. Старший молчал.
– Зачем тебе эта школа и глупое письмо? – добавил он.
Гжесь пожал только плечами. Догадался и разгадал брата, не желая с ним ввязываться в разговор.
Тем временем наступали сумерки и хозяйка несла в избу ужин, позвав в неё мальчиков. Гжесь выпросил у неё сухой кусок хлеба и остался за углом.