– Бог есть везде, – ответил Гжесь смело. – Если бы я о чём-нибудь плохом думал, боялся бы кары; но, желая работать на славу Божию, не боюсь ничего; а что меня ждёт, приму с покорностью.
Красноречивый ответ замкнул уста мещанину, который посмотрел на ребёнка, пожал плечами, покрутил головой, а бабе своей шепнул, чтобы дала ему кубок гретого пива.
Получил и бакалавр свою порцию, и мог бы, поблагодарив, уйти, но хотел дотянуть до конца, увидеть, как Гжесь сядет в телегу, и попрощаться с ним ещё раз…
Рассвет был всё ярче, возы запрягали как можно быстрей, суета в доме увеличивалась, наступала минута отъезда.
На покрытом шкурами днище повозки вооружённый Живчак, сев спереди, сзади за собой указал место Гжесю, которого так закрыли, что даже, если бы встретили старого Стременчика, догадаться, что Гжесь там, он не мог бы. Гжесь заплакал, прощаясь с бакалавром, залез в угол, и повозки тронулись.
Что в этой молодой голове и сердце делалось, когда мальчик оказался один на тракте, с чужими людьми, на их милости, опьянённый тем, что с ним случилось за эти два дня, один Бог знает… Мысли его путались, он с радостью бы выскочил, вернулся, упал в ноги отцу, то снова дивная надежда толкала в свет, отворяющий перед ним золотые ворота… Да будет воля Божья! Ночь, проведённая без сна, усталость, покачивание воза, к которому не был привыкшим, вскоре навели на него крепкий сон. Он заснул, как юность только спать умеет, и не знал ни где он, ни что с ним делается, когда около полудня разбудил его Живчак, помнивший о том, позвав к своей миске.
Он не начинал с ним разговора, потому что имел много дел и сам за всем приглядывал, более того, и руку прикладывал, но с голоду ему умереть не давал, так что Гжесь свой хлеб и сыр мог сэкономить на дальнейшее путешествие из Старого Сандча. О нём он также постоянно размышлял, пытаясь предвидеть всё, с чем мог столкнуться, и приготовиться к тому, как будет справляться в нужде.
В Дукли Живчак ненадолго задержался, так что любопытный мальчик едва имел время, выбравшись из-под кож, бросить взгляд на Церговую гору и на красивые окрестности.
В местечке, у рынка, где они остановились, царило большое оживление, потому что тракт тогда вёл в Венгрию, торговля с которой в это время шла живо.
Гжесь первый раз увидел там новых людей, языка которых понять не мог, незнакомую одежду и оружие, а их суета показалась ему после спокойного Санока дивной и почти страшной. Что же дальше будет на свете?
Живчак, как все возницы, везущие товар, должен был расспрашивать о тракте, о безопасности, о мостах через реку и бродах, которые иногда в горном краю были непреодолимыми, а мальчик с любопытством прислушивался к ответам.
Также не ускользнуло от его уха, когда купцы, вернувшиеся из Венгрии, рассказывали, как король Владислав Ягайлло именно в эти дни должен был ехать из Венгрии в Краков, вроде бы через Новый Сандч, где хотел видеть недавно возведённый монастырь Норбертанов.
Разглашали также, что от Сигизмунда Люксембургского, с которым он был в приятельских отношениях, он вёз в подарке дорогие для Польши скарбы: старую Болеславовскую корону, Щербец, скипетр и државу, которые после своей коронации забрал король Луи в Буду. А была от этого великая радость, потому что этим драгоценностям, как святым реликвиям, придавали большое значение.
Живчака мало, может, интересовали эти скарбы, которые возвращались в Польшу, а больше то, что приезд короля делал тракты более безопасными и лёгкими.
Гжесь же, узнав о короле, оттого, что был дерзкого ума, сказал себе, что если попадёт в панский двор и обоз, пойдёт за ним тоже. Он не рассчитал того, что пешим за конными поспеть было нелегко.
В Старом Сандче с Живчаком нужно было расстаться.
Гжесь уже к этому готовился, и когда показался замок на холме на стрелке Попрада и Дунайца, он уже только одной ногой был в повозке. До сей поры у него был опекун и кормилец, только теперь начиналось скитание Божьей милостью и собственным разумом… Храбрость, однако, росла. Когда повозка остановилась перед постоялым двором, неподалёку от женского монастыря, в которым мальчик хотел сразу напроситься на отдых, Гжесь живо выскочил и поспешил, покрыв голову, поблагодарить своего опекуна, как обычно бедняк, Богу поручая заплатить за себя.
Живчак, который с большим любопытством рассматривал его издалека, во время дороги полюбил его, похлопал по плечу, а тот покорно поклонился.
– Раз такова воля Божья и твоё предназначение, – сказал он, – иди на здоровье… а имеешь хоть пару грошей в сумке на трудное время?
– Ни динара! – рассмеялся Гжесь. – Мне деньги не нужны. В кусочке хлеба люди не откажут, а, добравшись до Кракова, я уже там в безопасности.