Упрек в том, что по смыслу моей книги религия является бессмыслицей, ничем, чистой иллюзией, имел бы основание только тогда, если бы я назвал бессмыслицей, чистой иллюзией то, к чему я свожу религию, что я считаю ее истинным предметом и содержанием, т. е. человека, антропологию. Но я далек от того, чтобы придавать антропологии ничтожное или хотя второстепенное значение – такое значение свойственно ей лишь постольку, поскольку ей противопоставляется теология как нечто высшее. Низводя теологию на степень антропологии, я возвышаю антропологию до теологии подобно христианству, которое, унизив Бога до человека, сделало человека Богом – хотя и далеким от человека, трансцендентным, фантастическим Богом. Поэтому и самое слово «антропология» понимается мною не в смысле Гегелевской или иной философии, а в бесконечно более высоком и всеобщем смысле.
Фейербах отсылает к основному вопросу христианского богословия «Почему Бог вочеловечился?» (Cur Deus homo). Ответ на него предполагается следующий: чтобы человек обожился, чтобы человек стал Богом.
Гегель ограничивал предмет антропологии «душой». Ее этот мыслитель отличал как от физиологии человека, так и от «духа», способности мышления и работы ума. «Душа», по Гегелю, позволяет нам не ограничиваться материальными условиями при принятии решений, но при этом также устанавливать общение с себе подобными, с соотечественниками, членами того же народа, в отличие от духа, стремящегося к абсолютному мышлению. Фейербах считает, что и вся сфера «духа» может быть описана с помощью антропологии.
Религия есть сон человеческого духа: но и во сне мы находимся не на небе, а на земле – в царстве действительности: только мы видим предметы не в реальном свете необходимости, а в чарующем, произвольном блеске воображения. Я только открываю религии и спекулятивной философии или теологии глаза, или вернее, расширяю ее несколько одностороннюю точку зрения, т. е. превращаю предмет воображаемый в предмет действительный.
Понятие «воображаемый» часто использовалось антирелигиозными мыслителями, в том числе французскими просветителями, с целью разоблачения религии как социального института, основанного на пропаганде «жрецов» и принятии на веру готовых образов. Противников веры не интересовали возможности воображения, к примеру, при моделировании и построении новых вещей, но лишь воображение как часть дискредитировавших себя в истории социальных форм, по сути дела они отвергали религию как вид пропаганды, служащий выгоде жрецов и господствующих групп. Но Фейербах говорит о «произвольном блеске» воображения, сближая его с иллюзией, и тем самым считая, что главный вопрос, связанный с религией, – не положение ее как общественного института, но ее познавательное значение в прошлом и настоящем.
Но разумеется, в наше время, предпочитающее образ предмету, копию оригиналу, представление – действительности, иллюзию – сущности, такое превращение является разочарованием и, следовательно, абсолютным отрицанием или, по крайней мере, преступной профанацией, ибо священна только иллюзия, истина же нечестива по существу. В представлении современников святость возрастает по мере того, как уменьшается истина и увеличивается иллюзия, так что высшая ступень иллюзии есть для них в то же время высшая степень святости. Религия давно исчезла, и ее место заступила даже у протестантов иллюзия религии – церковь, имеющая целью внушить невежественной и слепой толпе веру в то, что христианская вера еще существует, потому что теперь, как и тысячу лет тому назад, существуют христианские церкви и соблюдаются все внешние обряды веры.
Критика Фейербаха здесь очень напоминает нынешнюю критику общества потребления, современных медиа, мира визуальных образов, влияющих на сознание людей, «постправды», создающейся электронными медиа, новых видов пропаганды и т. д. Это свидетельствует о том, что философская публицистика нашего мыслителя стала частью общего запаса современной цивилизации. Из него и черпают публицисты двадцать первого века.