А дочь Станислава Васильевича, вместе с мужем, ждала развязки завязавшегося клубка. Эдька так и не написал объяснительной записки, готовясь при этом к самому неприятному. Однако никто больше и словом не напомнил ему об этом. Вероятно, начальство прознало про женитьбу и сочло возможным сделать на сей раз исключение. Во всяком случае, разговора на эту тему не возникало. Рокотову приносили очередные папки, нетерпеливо позванивал Морозов, требуя сократить сроки разбора того или иного дела. Уже в первые дни совместной жизни молодожены решили сразу же уехать из города в случае, если возникнут неприятности. Конечно, Нагорск — неплохой город, но тут уж выбирать не приходится. Написал Эдька письмо бывшему сокурснику, работавшему в хабаровской прокуратуре, и вскоре пришло от него ответное послание на казенном бланке, где черным по белому говорилось, что с краевым прокурором вопрос согласован и Рокотов может рассчитывать на хороший прием и даже квартиру через год-два. Так что теперь оставалось лишь ждать.
В один из субботних дней поехали они в Лесное. Сколько могла, задерживала под разными предлогами эту поездку Надежда. И хоть понимала она, что каждый день задержки создает для нее в будущем мало приятные осложнения, ехать не хотелось. Но Эдька настоял. И вот они сидят в электричке, за окном которой разматывается обычный зимний пейзаж с заснеженными соснами, частыми полустанками, заполненными шумными, говорливыми, спешащими куда-то женщинами; с нетронутой снежной целиной на притихших полях. В городе уже и капель, и мокрый, расползающийся под шагами снег, а тут — заповедник хотя и ослабевшей уже, но все еще могучей и уверенной в своих возможностях зимы.
На остановке их встретил тугой, по-зимнему пронзительный ветер. Когда выбрались из вагона, ветер накинулся на них с яростью цепного пса. Казалось, он дует отовсюду. Пока выбрались из ложбины на дорогу, ветер уже умчался к лесу, гоня перед собой ворох прошлогодних, скрюченных от мороза листьев. Здесь, на просторе, под воздействием солнечных лучей, снег был пористым, посеревшим. Кое-где бурыми пятнами проступали проталины. Нет-нет да и мелькнет сквозь мутную льдинку яркая зелень травы.
На крыльце дома Эдька улыбнулся Наде, легонько подтолкнул ее в спину: «Не бойся…»
Отец сидел за столом в знакомом коричневом пиджаке, который надевал не то чтобы по праздничному делу, а когда налаживался на собрание или к соседу в шахматы играть. Миска борща, стоявшая перед ним, дымилась, отец кургузыми пальцами колупал чесночину, пытаясь освободить ее от кожуры. Краем глаза поглядывал он при этом на экран телевизора, где сумятливо толкались хоккеисты. Увидав сына, а затем Надю, отец поднялся, кашлянул:
— Во, как раз к ужину… А я только про тебя вспоминал, понимаешь. Ну проходите, чего стали у порога-то?
Вышла мать, захлопотала около Надежды, видимо сразу поняв, к чему дело придвигается. Охнула, когда Эдька, сбычившись, не сняв еще пальто, сказал про регистрацию брака. Отец, выждав секунду, недоверчиво спросил:
— Паспорт при тебе?
Разглядывая паспорт сына, вздохнул:
— Ну так что, мать, беги за вином в магазин… Сын-то раз в жизни женится.
Подошел к Наде, глянул сумрачно:
— По правде, не хотел я тебя в невестки, прости… Обиды не таи, в семье у нас все напрямик. Хуже было б, коли улыбался, а думал про другое. Ну а коль наша ты теперь и внукам моим матерью будешь — дай-кась я тебя по обычаю…
Он привлек ее к себе, поцеловал в губы, обнял сына:
— Так что поздравляю, сынок. Оно и ладно, что женился, хоть покрепче на земле станешь. Ради детей. Годков-то тебе не так уж и мало, а все в пацанах бегал. Ладно, мать, ты на кухню иди, а в магазин я сам схожу да к Косте заодно.
— Не надо в магазин, — сказал Эдька и вынул из портфеля две бутылки коньяку, пакет с дорогими конфетами, а Надя уже развязывала вынутый из сумки торт, московскую колбасу, рыбные консервы. Вмиг на столе вокруг миски с борщом создалось такое изобилие, что отец оставил в покое висящую на вешалке фуфайку и подсел поближе. Эдька сел напротив, глянул на часы: — Вот что, па, давай мы нынче сами посидим, а уж завтра зови кого хочешь.