Остальные заговорили громко и возмущенно, и Николай, повторяя: «Вы берите, берите, товарищи… Не стесняйтесь. Детишек накормите дома».
Грошев сидел на коляске мотоцикла, и на лице его была хмурая усмешка. Не скрываясь, он считал людей, загружавших авоськи. Аккуратно записывал цифры в блокнот. Когда автобусы заполнились и двинулись к спуску, он впервые глянул на Николая:
— На чужое добро ты крепкий мужик, Рокотов. Очень даже крепкий. Думаю, что за такое решение вопроса ты ответишь по всей, понимаешь, строгости и рублем, и партийной своей совестью. Вот так.
Хороший он мужик, Грошев, подумал Николай устало, вопрос он тоже понимает так, как он жизнью обрисован. Только одна червоточинка есть в бригаде: когда нужно, он начисто забывает про то, что думал час назад, про то, чем возмущался, и тут уж принципиальность его взыграет так, как и ожидать трудно. Удобная забывчивость.
Грошев укатил на мотоцикле, а Николай сел на обочину около поля. Было тихо. Из-под горы ветерок доносил дальний гул укативших автобусов. Ободренные тишиной, засуетились вокруг кузнечики. Жаворонок неуклюже затрепыхался над головой, радостно сообщая миру про замечательный день. Марево колыхалось над дорогой, смазывая четкую линию горизонта. Далеко, за лесом, закричала, как вспугнутая птица, электричка. Пошла за рабочим людом в город, чтобы развезти его по сельским домам. И к вечеру оживут днем почти безлюдные села. Только не по клубам народ пойдет, в большинстве пригородных сел клубы уже закрылись; засядет народ за телевизоры, и вспышка многолюдия на сельских улицах будет продолжаться чуть более часа, пока не закончатся нехитрые домашние дела. И только вечером засияют огнями деревни, как лет двадцать назад, когда еще бывали молодежные посиделки и звук гармони был еще не редкостью. А ведь село — это верный хранитель национальных особенностей любого народа. Одряхлел хранитель, постарел. И молодежь уже поет все больше заграничные песни. Еще много лет назад ругал брата Володьку за джазы всякие, за твисты и прочее. А как отец песни народные пел… Сядет у стола, глаза прикроет и запоет. Голосом природа его слабым наделила, но мелодичным. Песню понимал и любил. Именно от него унаследовал Николай эту бесконечную и необъяснимую любовь к народной песне. Среди вещей, оставшихся от отца, была тетрадка с записями народных припевок, частушек, присказок. Не раз видел отца с этой тетрадкой, и в эти минуты он был больше похож не на комиссара отряда, а на сельского учителя. Поначалу хранил эту тетрадку как память об отце и только с возрастом стал понимать, что ценность ее сама по себе велика. Как-то просмотрел ее Володька, сказал, что возьмет в Москву и покажет специалистам, но уехал и забыл ее. И пусть. Тут, в селе, тетрадка отца нужнее. Тут он учительствовал в давние довоенные годы. Тут его помнят еще, хотя школы, где он учил ребятишек, уже нет. Даже здание перестроили. Поначалу клубом сделали, потом в библиотеку преобразили, а теперь там магазин.
Жалел или нет о сделанном только что? Наверное, надо было не так немного, поспокойнее. Попросить, чтобы Борис Поликарпович написал заявление с просьбой продать по себестоимости столько-то помидоров для рабочих завода. Это было бы правильно. Никто не упрекнул бы. Но может быть, иногда нужно и вот так, потому что до этого здесь много чего, видать, наговорил Грошев и надо было перед людьми обелить и колхоз, и его людей.
Теперь будет шум. Как повернется дело, это уже забота Куренного. Что ж, видать, назрел разговор. И пусть он начнется с этого самого случая. Удивился тому, что нет волнения, какое обычно бывало у него во время очередного столкновения. Или стареть стал? Говорят, первым признаком приближающейся старости является исчезновение желаний. Пятьдесят пять — разве это старость? Сердце пока работает нормально, руки крепки. И без очков читает. Не-ет, рановато он себя старит. Рано.
Надо Маше ничего не говорить. Ночами спать не будет. Правда, все это не надолго. Уже завтра село будет все знать. А там собрание или еще что?
Ненужные скамейки громыхают в кузове. А все ж шофер шофера всегда поймет. Это тот, что из таксистов, тот из чужих. Это не рабочих кровей. Этот — из зашибал. А мужики его сразу поняли.
Что-то нынче на поле не видал он Петьку и Дятькова? Никак отработали свое? А с Дятьковым надо б было срезаться. Уж больно шустро он про село говорит. Нет, село еще себя покажет, врешь. Только порядок бы настроить. А как?