— Прекрасная манера у тебя, Надежда, обсуждать человека, не зная его.
Надя стушевалась, замолкла, бросив на отца взгляд то ли укоризненный, то ли разгневанный, Эдька не успел различить, потому что смотрел на свои ногти.
Потом пошли паузы. Станислав Владимирович очень искусно пытался их заполнить, но Эдька уже полностью настроился на будущий вопрос или просьбу и становился совершенно никудышным собеседником, мыча нечленораздельно по поводу тех или иных замечаний хозяина и абсолютно не желая поддерживать великосветскую беседу, которая уже и так тлела, как костер в дождливую погоду. И Немиров понял это:
— Ну что ж, Эдуард Николаевич… тогда вопрос: вам ничего не говорит такая фамилия… да… как же его? Да-да, вспомнил: Корнев. Виталий Корнев.
Корнев… Виталий Корнев. Да, конечно. Высокий красивый парень в темных очках. Небольшое грассирование со звуком «р». Эдакий гусар по виду. Дело по поводу строительства и оборудования Дворца культуры металлистов в Рудогорске. Закупалась мебель для нового очага культуры и уходила налево. Что-то и со стройматериалами было не в порядке. Корнев объяснял все некомплектностью, предъявлял акт с железной дороги, где фиксированы были вскрытия контейнеров. На допросе держался спокойно и уверенно. Рудогорский прокурор Нижников пожимал плечами: «Мне тут не вытянуть». И не пояснял. Ниток не было, но Рокотов чуял что-то недосказанное Корневым, а может быть, просто его раздражало отношение директора Дворца к работнику областной прокуратуры, чем-то похожее на отношение занятого человека к надоедливой и прилипчивой мухе. И все же налицо было отсутствие мебели и материалов на три тысячи рублей, и это не просто сотня из-за расхлябанности материально-ответственных лиц. В прокуратуре к этому делу отношение было странное: Нижников явно чего-то недоговаривал. И в свой последний приезд в Рудогорск Эдька пришел к выводу, что дело дохлое и, если тянуть его дальше, будет масса всяких сложностей. Начинать рыться на железной дороге, опрашивать десятки людей, ехать на станцию Бирюч, где были вскрыты контейнеры, — все это не располагало к оптимизму. А дел прибавлялось, потому что жизнь не стояла на месте.
Да, он помнит Виталия Корнева. Очень хорошо помнит.
— Речь вот о чем, Эдуард Николаевич. — Немиров улыбнулся так, будто хотел сказать: «Ну боже мой, мы ведь оба понимаем, о чем идет речь. А речь о простой формальности». — Меня просили посодействовать тому, чтобы вся эта суета завершилась. И руководство ваше в курсе. Но дело у вас, и поэтому только вы вправе закрыть его. Корнев хочет уволиться с работы, а без завершения дела это сложно. В конце концов, если вопрос стоит так, то пусть он возместит ту самую сумму, на которую не хватает чего-то там… Да. Тут прямо и логично все. Но держать человека, который из-за всей этой истории перессорился со своим начальством, который должен каждый день ходить под косыми взглядами, — вы понимаете, все это не просто.
— Мне трудно решать, — медленно сказал Эдька, упрямство которого почему-то не позволяло ему сказать, что он смертельно рад тому, что «дохлое дело» можно будет сбросить с плеч. — Я посмотрю еще раз и потом скажу… Все же общественность заметила это. Будет неудобно. Нужны обоснования.
— Я же и говорю, — Станислав Владимирович улыбнулся, — возьмите с него всю эту сумму, разгильдяев именно так нужно наказывать, всю до копеечки. Если он материально ответственное лицо, пусть платит.
— Это может решить только суд.
— Боже мой, а если он согласится без суда заплатить все?
— Не знаю… Это нужно решать с администрацией металлического завода. Именно им, заводу, нанесен ущерб.
— Да, теперь я знаю, что с юристами говорить трудно. — Станислав Владимирович ласково глянул на Эдьку. — Впрочем, я вас понимаю и формулирую свою просьбу так: если вы сможете, сделайте, пожалуйста, то, о чем я прошу. Если нет — ради бога. Это меня не касается ни в коей мере, поэтому я исполнил свой долг, и все. Если б здесь был хотя бы незначительный элемент криминала — этой просьбы не существовало бы вообще. Геннадий Юрьевич сказал мне, что дело это почти ясное, поэтому я и обращаюсь.
Ну конечно, это Морозов. Иначе трудно было вообразить, как бы возник этот разговор. Ну, раз все решается на таком уровне… И все ж.