Да, наверное, это просто упрямство. Но именно сейчас Эдька принял решение завтра же, ну не в прямом, конечно, смысле завтра, а просто в ближайшее же возможное время поехать еще раз в Рудогорск и поглядеть все заново. Морозов охотно подпишет командировку. И вообще, если уберут это дело, то, как говорят: баба с воза — коню легче.
Зажглись огни. Станислав Владимирович глянул на часы:
— Вот что, друзья, я, к сожалению, должен вас покинуть. Сейчас Слава подъедет, а я еще не переоделся. Вы в транспортном отношении народ совершенно независимый, поэтому я покидаю вас. Дела… Завтра тяжелый день.
Он зашел в домик и через несколько минут вышел уже в пиджаке и галстуке. Пожав руку Эдьке, он двинулся прямо к застывшей под темными тополями «Волге». Вспыхнули фары, заурчал мотор, и машина бесшумно ушла к трассе.
Надя села рядом, положила голову ему на плечо:
— Он умница, папка… Ты брось свое прокурорское недоверие… Просто его просил об этом Тихончук. Я слышала разговор. Этот самый Корнев не то племянник его, не то еще какая родня. В общем, обычное дело.
— А кто такой Тихончук? — Рокотов перебирал в памяти фамилии обкомовских и облисполкомовских работников и не находил среди них фамилии Тихончука.
— Не знаю, кто он… Бывает у нас часто. Александр Еремеевич… Папа к нему очень хорошо относится. И вообще, я тоже… Знаешь, какой он? Вежливый, воспитанный… Таких сейчас нет. Он будто из старых времен, хотя и молодой… Сорок с чем-то. Ну, и одевается прекрасно. Седина такая, руки холеные. Галстуки — прелесть. В общем, мужчина, который тщательно следит за собой. Такие женщинам нравятся. А то отпустит живот в тридцать пять, и смотреть на него противно. А этот… В общем, я тебя когда-нибудь с ним познакомлю. Ты же будешь бывать у нас в доме?
— Не знаю.
— Заревновал… — Надя тихо поцеловала его в щеку, прикоснулась ладонью ко лбу. — Мавр… Господи, да никто мне, кроме тебя, не нужен. Дурни мужики… Навыдумывают для себя проблем, а потом их решают. Если б я была мужчиной… ох, я бы… я бы столько забот бабьему племени доставила, потому что знаю его психологию. Удивительно убогая психология. И чего мужики столетиями ее раскусить не могут? Ой… Да обними ты меня, чурбан этакий, холодно ведь.
Она замерла у него под рукой, а он думал о том, что главная его ошибка состояла в том, что не сбежал от нее после первого же месяца знакомства. А теперь никуда он не денется от нее, потому что если б предъявляла она на него какие-либо права, то сбежал бы. Иллюзия свободы сгубила не одного из нас, подумал он, ловя себя на мысли, что эта горькая истина почему-то не пугает его, не бросает в панику от угрозы потери свободы. Как-то постепенно и незаметно вошла она в его жизнь, и изгнать ее теперь будет совсем нелегко, если не невозможно. Она уйдет, если он ей скажет, характер у нее есть, но все дело в том, что будет потом? Как жить без нее? Когда-то в Сибири, в поисках романтики, встретил он девятнадцатилетнюю лаборантку Катюшу. И даже когда вынужден был уехать из геодезической партии, они переписывались. В армию приходили от нее замечательные письма. А потом она коротко сообщила, что вышла замуж. Подробностей он не знал и знать не хотел. Потом у него были встречи с женщинами и постепенно он проникся убеждением, что так может быть всю жизнь. Он легко встречался с ними и легко расставался. А потом в один из приездов к отцу, уже студентом пятого курса университета, прочитал пришедшее в его отсутствие письмо от Катюши. Что-то не сложилось у нее, развелась. Сообщала, что в июле будет в Москве, написала адрес, по которому ее искать. И везде добавляла: «Если есть желание». Память о ней оставалась у Эдьки самой святой, пока еще не тронутой, единственной ценностью, которая могла его примирить со странным и непонятным для него женским родом. И, после колебаний и сомнений, он решился поехать по указанному адресу, и они встретились. Она очень изменилась. В первые минуты Эдьке казалось, что он ошибся, что к нему пришла на встречу совсем другая женщина. В ней почти ничего не оставалось от той давней Катюши: озорной, смешливой, готовой поддержать любую, самую неожиданную выходку. Перед ним стояла изрядно уставшая женщина с грустными глазами, еще не начавшая увядать, но уже, видимо, израсходовавшая изрядную часть житейских сил на борьбу с судьбою. Они говорили о пустяках и старались не смотреть друг на друга, потому что между ними было очень много недосказанного и они оба боялись, что собеседник может прочесть это недосказанное в глазах другого. Они договорились встретиться еще раз, и он пришел на квартиру к ее знакомой с бутылкой шампанского. Знакомая посидела для приличия минут десять и торопливо ушла, оставив их наедине. Они говорили о каких-то совершенно посторонних вещах: о засухе, о новой железной дороге в Сибирь, об астраханских арбузах, которых нынче много в Москве. Когда он засобирался в общежитие, она положила ему руку на плечо и сказала тихим голосом: «Я тебе совсем не нравлюсь? Да?» Он остался на всю ночь и перед рассветом убеждал ее выйти за него замуж. Она покорно лежала рядом, положив голову на его плечо, и он чувствовал на коже горячие слезинки. «Да-да, — говорила она, — конечно, я останусь… Да. Это просто. И к ребенку ты привыкнешь. Да, я согласна с тобой… Ты всегда был умницей». Вечером следующего дня он приехал снова, и подруга ее, пригласив его в комнату, сообщила, что она уехала еще днем и не велела давать ему адрес. Хозяйка квартиры, уже немолодая нервная женщина с крашеными рыжими волосам, сидела напротив него и говорила по-учительски назидательно: «Я ее одобряю… Она позволила себе получить то, о чем мечтала. Она хотела, чтобы вы остались в ее памяти болью… Вам, мужикам, трудно понять, почему для женщины важнее сладкая боль, чем гнусная действительность. Вы просто самцы… Да-да. Я одобряю Катю». Несколько дней в его душе была щемящая пустота, потом все прошло и осталось убеждение в том, что Катя поступила правильно. Несколько лет в адрес отца приходили от Катюши поздравления без обратного адреса. По открыткам он мог судить о сложности ее жизни. На них были штемпели Якутска, Хабаровска, Биробиджана, села Хороль в Приморье. Потом все кончилось, и вот уже три года никаких писем не было. Время исправляло всё. В Урюпинске он получил двухкомнатную квартиру и маялся от тоски. Затеял было розыск ее, но потом раздумал. Смысл его поступков диктовался сиюминутным настроением, взрывом эмоций и всем чем угодно, кроме разума. Иногда ему приходила мысль выйти на улицу и предложить руку и сердце первой встречной женщине. Раз все они одинаковы, думал он, не лучше ли связать брак с каким-либо поступком, который потом хотя бы можно было вспоминать. Хорошо, что эти взбрыки не получили житейского воплощения.