Ждать, ждать. Вчера зашел к нему Селиванов, заместитель директора, человек, помнивший еще первый этап директорской деятельности Туранова, как-то удивительно мирно переживший все реконструкции и перемещения, умевший делать на заводе почти все — даже обхаживать упрямых поставщиков — и знавший все секреты общения с ними. Посидели за чаем, и Селиванов, осторожно передвигая на шахматной доске слона, вдруг сказал:
— А я реформ не люблю… Нет, ты пойми меня правильно, Станислав Иванович, я уже жизнь за пятьдесят разменял и вот что тебе скажу: вот сколько раз на моей бытности пытались мы опередить естественное развитие событий, сколько гнали галопом будущее, чтоб в рай сразу, столько мы в лужу и садились. Экономист я, понимаешь, экономист. Меня не убедишь красивыми речами, мне цифирь подавай.
— Так что ж тебе еще? Цифирь и есть. Выбрались из завала. Разве плохо? В кои веки план дали, людям квартиры…
— Да я ничего. Вот что через годок будет? Завод, он, понимаешь, не резиновый. В него все амбиции не уложишь.
— Таинственно что-то ты заговорил, Иван Степанович.
— А, ладно… Так ты помнишь свое обещание, Станислав Иванович? Оля у меня, дочь, в положении, а парень ее, муж то есть, в десятом цехе у нас. На очередь поздно стали. А я на заводе уже двадцать лет. Им бы квартирку в новом доме, а я готов свою трехкомнатную сдать и на меньшую площадь пойти. Поддержи перед директором.
— Помню, Иван Степанович, поддержу, хотя, честно говоря, есть во всем этом какое-то, понимаешь, ну… да ты сам чувствуешь, что тебе говорить?
— Да я б ничего, да дочь в положении. Так бы оно можно было еще потерпеть. Но вот беременность.
Пообещал, а душа к этому делу не лежала. Представил себе напряженное лицо Туранова: каждый раз, когда кто-то из руководящих работников обращался к нему с подобного рода вопросами, оно будто каменело. Обычно директор говорил: «А чего ко мне? Иди в профком, в общественные организации. Не член профсоюза, что ли?» Сам мог бы в новом доме отхватить жилье что надо, и слова бы никто не сказал, так нет, пошел в городскую квартиру, освободившуюся после переселения, сейчас ремонтирует. А квартира-то и в месте шумном, и дом дрянь, и планировка не из лучших.
Сомнения приходили к нему часто, и иногда даже сам Туранов усугублял их. Временами ему казалось, что директор принимает решения случайные и необдуманные. Только со временем он осознал, что Туранов, при всей своей вспыльчивости и скоропалительности, в главных поступках нетороплив и осторожен, а впечатление импровизации бывает от того, что директор никогда не объявляет заранее о задуманном. Любшин понимал, что доверие придет не сразу, но ему хотелось этого доверия, хотелось видеть и знать планы задумок, чтобы на досуге определить свое к ним отношение, а не оказываться поставленным перед свершившимся фактом. Не то что он хотел бы поставить деятельность директора под свой контроль, нет, об этом речи быть не могло. Он понимал, что право давать советы нужно заслужить, но ему хотелось соучастия, более яркой роли во всем происходящем, а пока что он был только помощником, одним из многих при Туранове.
Был уже и конфликт. В четвертом цехе молодой инженер Кравцов любил выпить. Парень умеющий работать, голова светлая. В самодеятельности пел. На субботниках — в лучших. А вот запьет — и на работу может опоздать, и в цехе как вареный. Выговорами и взысканиями обвешан с ног до головы. И дернул его дьявол попасться директору на десять минут позже положенного времени у проходной. Председатель завкома пошел к Ивану Викторовичу сам просить. Уговорил и секретаря парткома: парень, дескать, убивается, семья самая что ни на есть тяжмашевская: и отец здесь еще работает, и двое братьев. И коллектив цеха просит в последний раз поверить. Пошли вдвоем к директору. Туранов слушал председателя завкома молча, на лице — ни тени от мыслей, которыми в этот момент был занят.
— Я понимаю так, что профсоюз активно настроен защищать пьяницу? — Только в этот момент Любшин совершенно неожиданно для себя обнаружил, что глаза у Туранова не серые, как он думал до этого, а почти желтые, чем-то похожие на ястребиные. И брови взлохматились, будто порывом ветра внезапно в лицо ударило.
— Иван Викторович, речь идет о потомственной тяжмашевской семье, — мягко, но настойчиво сказал председатель завкома.
— Речь не о семье, а о пьянице. Ну а ты, Станислав Иванович, ты что, тоже в ходатаях?
— Я прошу, Иван Викторович, понять все правильно… — Любшин снял очки и начал старательно протирать их носовым платком. — Я знал Николая Кравцова, когда он был еще слесарем. Хороший работник. Заочно окончил институт. Вне завода себя не мыслит. Это как раз такой случай, когда нужно учесть обстоятельства. Я тоже поддерживаю просьбу завкома.