— А на кой мне это сдалось? — прокричал Мерцалов, да так, что брызги долетели до прораба. — Какая мне от этого польза?
— Другим человеком станешь, — ответил Морошка. — Не будешь бояться риска. Не будешь трусить. Сам говорил…
— Я трус, да?
Мерцалов кинулся было к Морошке, но рабочие-солдаты, стоявшие настороже, вовремя схватили его и оттащили к рубке. Вырываясь, он кричал и кричал:
— Ну, погоди, рррожа! Погоди, вот приедет Родыгин, он тебе покажет! Погоди…
Но Арсений так и не оглянулся назад. Все время он стоял прямо, вытянувшись во весь рост, словно на параде, и напряженно всматривался в черную от пороховой гари струю, по которой медленно поднимался теплоход. И когда вся стремнина впереди заиграла на вечернем солнце густой зеленью, Морошка обернулся и проговорил устало:
— Беда за бедой.
Рабочие бросились к Морошке, столпились вокруг него и с минуту сосредоточенно всматривались в бурлящие воды.
— Да не может быть! — воскликнул Киселев.
— Гляди глазами.
— Да где он? Где?
— А вон лежит…
Но как ни всматривались рабочие в могучий поток, никто из них не мог разглядеть злополучный камень на речном дне.
— Да ведь заряд точно лег!
— Струей сбило.
Рабочие потащились к брандвахте молча, понуро и вразброд. Демид Назарыч, пока брал свой улов, приотстал от бригады. Выйдя из запретной зоны, он кивнул Морошке на одну из прибрежных плит:
— Посидим, я покурю.
Старик старался показать, что за час работы исстрадался без любимого зелья, но грош цена была его хитрости. Арсений присел на плиту и сказал:
— Томишься ты, батя.
— Томлюсь, — сразу же сознался Демид Назарыч.
— Говори.
— Нажили мы, паря, беду, однако.
— Да не страшны мне эти варнаки!
— Я не о них.
— И Родыгина не боюсь!
— И все-таки зря я ляпнул сегодня про боевики, — досадливо пожалел Демид Назарыч. — Ровно леший дернул меня за язык. Тут, видишь ли, в расстройстве я был…
— Приметил я, а отчего?
— Да твой новый крючок оборвал… — По давнишней привычке старик прятал огонь цигарки в сложенных ладонях. — И не знаю, как задел за куст.
— Опять хитришь, — заметил Морошка.
— А может, и еще отчего, — легко поправился Демид Назарыч. — Затеяли парни насмехаться, я и не стерпел! Характер-то дурной. Как ни считай — сгоряча. Потерпеть бы надо. Хотя и так сказать, не знал же я, что он прибудет завтра. Ну, ладно, я ляпнул — так и быть. Но вот что я в толк не возьму: пошто ты заторопился, а? То упрямился, а как сказали о Родыге — и давай скорее рвать. Пошто?
— Секрет, батя, — смутился Морошка.
— Ой, озлится Родыга! Не любит он, когда обходятся без него…
— И ты, батя, боязливым стал?
— Я старый и костлявый, за тебя боязно, — ответил Демид Назарыч. — Когда каждый человек будет брать себе дело только по своим силам — каждый на своем месте будет талантливым. Вот тогда всем будет хорошо. А то многие лезут, лезут, только бы повыше забраться, а что таланта нету — не беда, зато есть изворотливость, пронырливость, горлодерство да нахальство. Из таких вот и Родыга. И знай: ему кажется, что у всех одно на уме. Он и во сне видит: все только и карабкается вверх, как скалолазы. Ну, а за тобой — молодость. Вот и боится, что ты обставишь его на той скале.
— Мерещится тебе, однако, — смущенно сказал Морошка.
— Не мерещится, а так и есть, под старость-то зрение не хуже, а лучше, — ответил Демид Назарыч. — И я давно примечаю: глядит он на тебя, как удав, не моргнет и все соображает, как бы проглотить тебя в один заглот. Да все подходящего случая не было. А вот теперь — самый подходящий.
— И я костляв, — сказал Морошка.
— Какие у тебя кости! Одни хрящи!
…Еще только отдавая приказ готовить заряд к испытанию, Арсений знал, на что он идет. Теперь же, проникаясь тревогой Демида Назарыча, он с особенной остротой почувствовал, какие неприятности ожидают его завтра. Но ни малейшего раскаяния в своем поступке у Морошки не было, и он сказал твердо:
— Двум смертям, батя, не бывать!
— Тогда держись, — посоветовал Демид Назарыч.
Арсений кивнул, охотно принимая совет, и задумчивые глаза его засияли изнутри новым, странным светом.
— А ты, батя, не страдай, — ободрил он старика в свою очередь. — Ты в самое время заговорил о заряде. И в самое время он испытан. И если хочешь знать, теперь-то я верю, что прорезь можно доделать. Не без труда, но можно. А вот вчера, когда сидел на заседании райкома, еще не верилось. Была надежда, а не вера.