О чем-то думая, Сысоевна хмыкнула раз-другой, а там и расхохоталась вовсю — своим озорным и грешным мыслям.
— Ты уж, Ританька, — с притворной лаской заговорила старая греховодница, — ты уж, милая, сознайся нам, как на духу, а?
— В чем? — спросила Обманка.
— Ну, как тебе сказать… — Сысоевна помялась для приличия. — Скажи уж без утайки, по дружбе, было у вас…
— А тебе какая забота? — спросила Обманка, хотя и чувствовалось, что она не уклоняется от затеянного похабницей разговора. — Может, завидно?
— Да еще как! — не моргнув глазом, бесстыдно выпалила Сысоевна. — Вон какой парень, что твой медведь! Ах, бабы, где моя молодость?
— Тебе-то что стонать, — заговорила Варенька, у которой спирало дух от удовольствия, вызванного бесстыдностью слов Сысоевны. — У тебя свой есть.
— Даром бери, — с сердцем отрезала Сысоевна. — Притащится с рыбалки — и дрыхнет, как сурок.
Обманку все более и более веселила бабья болтовня, и она уже посмеивалась беззвучно…
— Ишь, какая скрытная! — опять берясь за свое, продолжала Сысоевна. — Ведь ты, бывало, частенько к нему захаживала? Неужто вот так… и отпускал?
— Ох, и трепачки вы! — весело пожурила спутниц Обманка. — И все-то вам знать надо! Темнота!
— Значит, было, — уверенно заключила Сысоевна. — У меня глаз наме-е-етан! Стало быть, дело на мази?
— Ой, девоньки, да как их узнать! — завздыхала Варенька. — Они все ластятся, а как добьются своего — и в кусты.
— Обожди ты… Когда же свадьба?
— Какие здесь, в тайге, свадьбы? — удивилась Обманка. — Да и поссорились мы.
— Знаю. Все знаю, — сказала Сысоевна. — А что ж так долго не миритесь? Пора бы.
— Что ж, возьму и помирюсь, — хвастливо заявила Обманка. — Хоть сегодня! Хоть сейчас! — Она немного потянулась, распрямляя грудь. — И правда, помирюсь… Вы идите…
— Ой, пропала я! Ой, беда! — запричитала Варенька, опять вспомнив, что ей давно пора быть у плиты.
— Меня не ждите, — предупредила Обманка.
У крыльца прорабской она поставила на землю корзиночку с горсткой черники, которую не доела в пути только потому, что одолевал гнус, и внезапно опять завопила во весь голос:
— Ой, не могу! Ой, умираю!
Однако Арсений Морошка не выскочил на крыльцо, как того ожидала Обманка, хотя и не мог, конечно, не слышать ее зова. И Обманке стало немного не по себе. Волей-неволей пришлось самой открывать дверь. Уже в прорабской в надежде, что Морошка мог и ослышаться, она искусно повторила сцену страдания.
— Ой, умираю! Ой, помоги! — завопила она, передергивая плечами, всячески изгибаясь, будто какая-то букашка ползла по ее спине.
— Это ты? Что с тобой? — спросил Арсений, нехотя отрываясь от своего стола.
— Не видишь, да? — уже обидчиво крикнула Обманка, входя в комнатушку прораба.
— Стало быть, какая-нибудь жужелица.
— Да гляди же скорее, урод ты этакий!
— Скинь куртку-то…
Оттягивая ворот кофточки, Арсений начал осматривать на свету, у окна, спину Обманки. Естественно, он не нашел никакой жужелицы, и тогда Обманка, оттягивая пальцами кофточку на своей груди, предложила:
— Снять?
Медлительный Морошка, как всегда, замешкался с ответом, и Обманка как бы оттого, что жужелица извела ее уже до отчаяния, разом сдернула кофточку…
Увидев голые загорелые плечи Обманки, ее полуоткрытую, приподнятую лифчиком влажную грудь, Арсений невесело усмехнулся:
— Арти-истка!
Обманка прыснула, расхохоталась, довольная своей выдумкой, и смело прижалась к груди Морошки.
— Здравствуй!
Сдерживая Обманку за теплые, припотевшие руки, Арсений несколько секунд смотрел в ее запрокинутое смуглое лицо и зеленоватые, цвета ангарской волны, смеющиеся глаза.
— Шальная…
— Целуй же, таежный глухарь!
— У тебя губы синие, — сказал Арсений.
— Это от ягод.
— И даже зубы.
— Дикарь! Ты не умеешь вести себя с женщинами! — уже не без обиды крикнула Обманка, но тут же опять прижалась к груди Морошки. — Все сердишься? Сколько же можно? Забудь! Соскучился ведь, а?
Глазами указав Обманке на ее грудь и сонливо смежив веки, Арсений прошептал:
— Спрячь.
Несколько секунд Обманка смотрела на Морошку ошалело, будто обозналась, и еще не могла сообразить, как ей быть. Но затем, изогнувшись, она впилась зубами в руку Арсения, да не в шутку, а всерьез, так что минуту спустя, кое-как освободившись, Морошка увидел на ней глубокие синие вмятины.
Едва-то едва Морошке удалось остепенить Обманку и усадить ее на табурет у своего стола. Со слезами на глазах она выкрикнула: