— Ты что шумишь-то? Вот чудак, до хрипоты!
— Да как не шуметь? — пуще прежнего загорячился Васюта. — Ты всю Ангару завалил! Пройти негде! Это порядок? Вон сколько лесу унесло!
— Радируй. Выловят.
— Полови-ка!
— И рвем, и ходим, как тут беде не быть? — возразил Морошка и кивнул в сторону Буйного быка, из-за которого показалась бело-красная лодка бакенщиков. — Вон бригадир бежит, он рассудит.
— Ты мне зубы не заговаривай! — теряя голос, прокричал на это Васюта. — Все равно не мне, а тебе отвечать, чертов лоб!
— Брось ты ругаться-то, — негромко, миролюбиво попросил Морошка, стараясь остепенить горячего капитана. — А то, гляди, дождешься: осерчаем да уйдем, а ты и ори тут до ночи.
— Ты меня не пугай!
— Держи уж трос-то…
Лесины несло уже по всей шивере. «Быстро разделалась», — подивился Морошка, но на сей раз почему-то без того подъема, какой совсем недавно вызывала в нем яростная сила ангарской стремнины. «О жизни что и говорить, она еще похлеще! — с внезапной грустью подумал Арсений, возвращаясь к прежним мыслям о своей растерянности перед Гелей. — А вот и знай!» И в душе Морошки, откуда ни возьмись, вновь возникло тревожное чувство. Приказав Володе немедленно подготовить к работе волокушу, он заторопился на берег.
Перед Морошкой вновь стояла диковатая, чем-то напуганная девчушка. Оставшись одна в прорабской, Геля опять заболела своей болью-тревогой. И была она уже не в легком золотистом платьице, а в брюках и кофте с глухим воротом, какие надевала под вечер, спасаясь от гнуса. Стало быть, уже собралась покинуть прорабскую.
Поначалу Арсений смог выговорить одно только ее имя, но Геля еще более побледнела, услышав, как оно прозвучало в его устах…
— Геля, да что с тобой?
— Я ненавижу себя, Арсений Иваныч, — ответила Геля ровным, спокойным голосом и смело посмотрела в лицо Морошки.
— За что?
— Очень рано взрослой себя возомнила, вот за что! — ответила Геля на сей раз с неподдельным презрением и беспощадностью к себе. — Может, в юности такое и со многими случается, да какое в том утешение? А-а!
Широкий, загорелый лоб Арсения влажно блестел, будто камень-голыш от утренней росы. Хмурясь, Арсений спросил глуховато:
— Ты жалеешь, что приехала сюда?
— Жалею! Хотя здесь-то и узнала, что совсем недавно была дура дурой.
— Зачем же тогда жалеешь?
— Да умнеть-то нелегко!
— Пусть и тяжело, какая беда? — возразил Арсений. — Чтобы поумнеть, я готов пешком сходить на край света. И готов вынести все невзгоды.
— Что там невзгоды!
Арсений шагнул к Геле, схватил ее за руки.
— Тебя обижают здесь?
Геля отрицательно тряхнула головой.
— А ты не бойся, — не поверив ей, сказал Морошка. — Знай: я с тобой.
И тут Арсению подумалось, что сейчас он не может терять не только минуты, но и секунды. Не выпуская рук Гели, он выговорил вполголоса:
— Ведь я люблю тебя!
Нелегко было Арсению сказать эти слова. Он говорил их лишь однажды, еще в юные годы. Но теперь, когда они были сказаны, он стал неизмеримо смелее со своей открытой любовью и потому спросил:
— Слышишь?
Геля вдруг вырвалась из рук Арсения, бросилась в свою комнатушку и там, уронив голову перед рацией, тихонько заплакала…
Арсений замер в дверях, и глаза его налились глухой тоской. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Геля, не оборачиваясь, попросила дрожащим голосом:
— Не любите меня, Арсений Иваныч!
Морошку будто с ног до головы окатило холодной ангарской волной. Но он заговорил, как всегда, мягко, раздумчиво, без обиды.
— Ты вроде испугалась, а?
Сдержанность Морошки передалась и Геле. Всхлипнув еще разок, совсем по-детски, она стала быстро-быстро обтирать платочком лицо.
— Да, я боюсь, — произнесла она.
— Глупая ты! — вздохнув всей грудью, сказал Морошка. — Я к тебе не с черной любовью.
Геля вздрогнула и сорвалась с места.
Мысли Арсения Морошки неслись, как чайки над Ангарой. «Что же здесь без меня могло случиться с нею? Ведь я видел своими глазами: она была счастлива! Отчего же такая перемена? Отчего ей кажется, что моя любовь для нее одно несчастье?» Но как ни мучился Арсений — не мог понять, что произошло с Гелей. Увидев, как она теребит занавеску, не спеша подошел к ней, осторожно взял ее за плечи:
— Чего же ты испугалась-то, а?
— Арсений Иваныч! — умоляюще прошептала Геля.
— Ты смелая, даже отчаянная, и характер у тебя бедовый, — продолжал Морошка, сдерживая голос, стараясь не оглушать Гелю. — Ты вон куда махнула! В такую даль! В такую глушь! Да сюда не всякий парень кинется! Куда же теперь-то девалась твоя смелость? Что с тобой? Все была смелой и вдруг испугалась. Чего же? Уж не своего ли сердца?