Котомка нашлась в углу. Малюта вытряхнул котомку на пол, поднял расшитое полотенце, понюхал.
– Наврал холоп, баба у него в Юрьеве, от нее шел! – оскалился Малюта. – А ну, облейте его еще.
Василия еще раз окатили водой, и его глаза медленно приняли осмысленное выражение. Малюта, наклонившись к его лицу, прошипел:
– Посмотрим как запоешь, когда девку твою сюда из Юрьева привезу. Дам я её ребятам своим позабавиться. Может и ей понравится. Не первый, так десятый, что думаешь? И я полакомлюсь. – Малюта с удовлетворением увидел в глазах узника ужас.
– Все, что хочешь, скажу. Только её не трогай, – прохрипел Василий.
– Царю скажешь. От князя своего отречешься, сапоги лизать будешь. Скажешь, как князь твой с Ховриными, Морозовыми, Горбатым-Шуйским, царицу Анастасию извели, и царя и детей его извести хотели. Понял, пес? – Малюта еще раз пнул его сапогом и вышел.
Страх на минуту заглушил боль, хотя голова Василия гудела. Он не мог пошевелиться, но заставил себя думать. «Если Малюта знает о Насте, все равно не пощадит, чтобы я не сказал. Но откуда он знает? Если скажу им то, что хотят, мучить перестанут, умереть дадут. Нет, не могу я так-то… Прости, Настенька». Глаза Василия упали на тряпку на полу, узнал, понял. «Не знает Малюта ничего, угадал он, а я, дурак, и поверил». Василию стало легче.
Потом его вели, а скорее тащили, по Кремлю – сам он уже на ногах стоять не мог. Ввели в палату забитую людьми, в глазах пестрело от ярких, роскошных нарядов. Его бросили на колени перед царем, так он и остался.
– Ну что, холоп, додумался? Отречешься от своего хозяина? О злых делах его что знаешь?
Василий ответил хрипло:
– Не отрекусь. Умру за него. И никаких злых дел за ним нет.
Он с трудом поднял голову и посмотрел в глаза царю. Царь отвел взгляд, крикнул:
– Эй, Малюта, иди еще этого холопа поспрашай, память его освежи.
Когда тащили его вон, Василий с большим удовольствием увидел искаженное страхом лицо Малюты.
Малюта ворвался в камеру и даже не ожидая, пока узника вздернут на дыбе, приказал двум своим помощникам прижать его к полу. Сам уселся сверху, выхватил из-за голенища нож.
– Я тебя на ремни искромсаю! – закричал полным ненависти и страха голосом Малюта, и стал ножом срезать ему полоски кожи со спины.
Василий закричал, забился, с остатками былой силы сбросил с себя и Малюту, и помощников его, но сразу же от боли во всем теле обессилел и упал в беспамятстве.
– Сдохнет так, – сказал Малюте один из мужиков.
– Вы за него головой отвечаете, чтоб жив был! – бросил Малюта.
Василий знал что умирает, но не боялся. Наоборот, смерть обещала избавление от мучений. Ему было только жаль что не увидит Настю и сына. Вдруг боль растворилась, и на него нахлынула, омыла душу, волна любви к ним. Малюта увидел, что Василий открыл глаза и пытается что-то сказать, но вырвался только хрип. Ему дали выпить воды, и он заговорил:
– Прощаю я тебя, Малюта, жаль мне тебя. Страх у тебя в сердце, а у меня любовь. – И добавил. – Ну, прощай, куда иду там не свидимся.
Глаза его остекленели. Стремянной Василий Шибанов был мертв.
Заплечных дел мастера перекрестились, смотрели на мертвеца с суеверным страхом. Тем же вечером, Малюта пошел с докладом к царю.
– Ну что, сказал холоп, кто Курбскому помогал?
– Сдох, государь, а князя своего хвалил. И не сказал ничего.
– Да, верный Курбскому слуга был. Тело на площади выставить, чтоб другим не повадно было.
12.
Настя бродила по Москве как в тумане. Даже думала броситься в ноги царю, просить помиловать Василия, но знала, что от того ещё хуже будет. В памяти всплыло имя «боярин Морозов», это он гонца из Москвы слал. Настя спросила у прохожих, где дом боярина Морозова. Подошла, постучала в ворота.
Боярину Морозову доложили, что его баба какая-то видеть хочет. Холоп переминался с ноги на ногу, не смотрел в глаза.
– Что за баба?
– Да какая-то дикая, аж мороз по коже.
– Ну ладно, веди, посмотрим, что к чему.
Настя вошла и низко поклонилась. Боярин разглядывал её: на голове женщины был темный платок, скромное платье, не московское какое-то; очень белое лицо с полными губами, лихорадочно блестящие зелёные глаза.
– Как звать тебя?
– Анастасия.
– Что тебе надобно?
– Боярин, по добродетели своей христианской, вызволи из застенка стремянного князя Курбского, – ровно сказала женщина. Боярин изумился.
– Ты что, баба, белены объелась? Зачем мне это делать?
– А потому, боярин, – потупила глаза Настя, – что коли сломается он под пытками, кто знает что скажет? Чьи имена назовет?
Боярин понял намек.
– Невозможно из застенка его вызволить.