Меня преследовало мерзкое чувство загнанности. Бороться или сдаться? Бороться означало принять душ, побриться, переодеться, выйти за газетами, посмотреть, что дают в «Тейт», доехать до центра, побродить, вернуться, полистать записную книжку в поисках кого-нибудь, с кем можно сходить в кино, начать писать мемуары. Сдаться — это завалиться в кровать с «Азиатскими трусиками» и проспать до понедельника. Соревнования не получилось. Обливаясь потом, снедаемый томленьем, я улегся в компании Мицуко, Хироко и Чиасы и решил отоспаться.
Генри с Лотти вернутся поздно. Я поставил будильник на три часа дня и оставшееся время провел, окучивая квартиру к их приезду. На ошметюк денег я даже купил готовую еду и жидкий йогурт — если они приедут голодные. От нетерпения я не мог найти себе места. Сигаретка с травкой, светский треп, чашка чая — что может быть лучше? Услышав, как в двери поворачивается ключ, я выгнул спину. Пока вас не было, я за всем тут смотрел, у меня все путем, о Фрэнке можете не беспокоиться. Лотти побежала в туалет, а Генри оперся о дверной косяк.
— Привет, как дела?
— Нормально, Генри.
— Мы — спать. Замотались совсем. Семь часов ехали.
— Ни хрена себе.
Генри издал губами странный чмокающий звук.
— Как было у Тома?
— Жуть. Мэри приехала. Театр ужаса со мной в главной роли.
— Опять ноешь. Слушай, ты завтра утром будешь дома?
— Да-а, наверное.
— Вот и хорошо. Мне с тобой надо поговорить.
— Поговорить?
— Ничего особенного. Просто пару слов.
— Ладно.
— Спокойной…
— Разбуди меня утром, если сам не встану.
— Ладно. Пока.
Генри ушел. Наверное, решили пожениться, подумал я. Опустился на колено где-нибудь на склоне холма, покрытого мокрым папоротником, и выстрелил вопросом. И стали еще реже наши ряды.
Девятьсот тугриков
На следующее утро глаза у Генри бегали. Он принес мне чашку чая и булочку с черникой и абрикосовым вареньем, но явно хотел сначала вытащить меня из постели.
Когда я наконец появился в гостиной, Генри сидел на диване и листал какой-то компьютерный журнал. Лотти еще не выходила из спальни, что было тревожным знаком.
— Присядь, Фрэнк.
Я настороженно сел. Генри твердо посмотрел на меня и быстро, но шумно выдохнул через нос.
— Трудно об этом говорить, поэтому лучше сказать сразу: мы хотим, чтобы ты съехал с квартиры.
Удар был очень силен. Хотя такое могло случиться когда угодно, я почему-то не принимал в расчет подобный поворот. Квартира Генри оставалась последней положительной постоянной величиной, мне и в голову не приходило, что она может просто взять и исчезнуть. Несмотря на приступ слабости, я изобразил на лице невозмутимость.
— Господи, ну что ж. Когда-нибудь это должно было случиться.
— Мне жаль, что все так с бухты-барахты, но мы, в общем-то, давно об этом думали и решили сказать тебе до того, как уедем на Рождество.
— Ничего. Спасибо. Никаких проблем.
— Можешь пожить до конца января. Мы дадим тебе время найти что-нибудь подходящее.
До конца января. Пять недель блужданий по трущобам Стоуэлла и Кеннингтона. Весело, весело встретим Новый год. Я принял решение.
— Ну его на фиг, Генри. Верни мой залог, и я съеду через две недели.
— Боже, не принимай так близко к сердцу, мы тебя не гоним.
— Нет, все в порядке. Ты не понял, я просто не хочу сидеть в бездействии.
Генри заправил прядь волос за ухо и совсем сник.
— Мы по-прежнему останемся друзьями.
— Конечно, Генри, конечно.
Лотти бочком вышла из спальни. Она лукаво поджала губы.
— Доброе утро, Фрэнк. Еще чаю?
— Да, спасибочки, Лотти.
Лотти мигом скрылась на кухне. Не ее ли мозг породил план операции? Не похоже. Генри был из породы старомодных прямолинейных сукиных сынов с севера. Он — не подкаблучник. Генри щелкнул по пачке «Силк Кэт», предлагая сигарету — зловонную, сухую и безвкусную.
— Я натворил что-то особенное?
— Не-ет, ну что ты. Просто мы с Лотти никогда по-настоящему не жили одни. Я заработал на последней игре кучу денег, нам уже не нужна твоя квартплата. Обстоятельства поменялись, и мы решили, что пора сделать шаг вперед.
— Много получил?
— Восемнадцать тысяч.
— Ни фига себе.
Мы молча курили,· пока Лотти не принесла чай. В этот утренний час в своих легинсах и старой футболке она выглядела не очень аппетитно. На ее толстеньких лодыжках топорщилась двухнедельная щетина. Меня вдруг охватило странное желание дожить с Мэри до такого состояния, чтобы она могла беспечно отращивать волосы на ногах. Мы продолжали соблюдать внешние приличия до самого конца. В самом конце особенно.