Моя спальня в квартире Генри была размером три на четыре метра, но с легкостью вмещала все мои пожитки. В юности я не страдал вещизмом.
На болхэмском рынке я купил два метровой высоты пластиковых мешка для белья в красно-бело-синюю полоску. В таких азиатские женщины таскают ямс по Тутингу.
Все барахло я уложил в мешки, остановившись в нерешительности перед допотопной настольной лампой, но потом и ее взял — авось пригодится украсить стол на каком-нибудь чердаке. Генри я оставил записку:
Дорогие Стенджеры!
Я встал на лыжню. Спасибо за все. Оставшийся после меня хлам можете забрать себе. «Там, куда я иду, он мне не понадобится». Все белье в стиральной машине, я помыл (наконец) посуду. Такое вот неизящное окончание проживания неизящного жильца.
Удачи вам во всем.
Фрэнсис Дин Стретч.
Лотти, обнимаю.
В тумане накативших слез я погрузил вещи в «кавалер» и в полшестого вечера 9 января 1996 года двинул прочь из города с 1188 фунтами в кармане и с настольной лампой на соседнем сиденье вместо пассажира.
45 фунтов
Оказалось, что время для начала новой жизни выбрано неудачно. Я планировал ехать на север — там жизни больше и дольше не придется поворачивать назад. Чего бы проще: повернуть «кавалер» мордой на дорогу, ведущую прочь из Лондона, и не думать о возвращении, пока что-нибудь не случится. Однако городское движение в полшестого вечера 9 января 1996 года не желало меня отпускать. Оно хотело, чтобы я застрял в Лондоне. Южная Кольцевая угрожающе набухала, как закупоренный кровеносный сосуд.
К семи я добрался только до Мортлейка, к девяти — до Уэмбли. За три с половиной часа я удалился от дома на каких-то девять миль, затрахался и почувствовал боль в пояснице. Мне хотелось в уютную теплую постель, мне хотелось к Генри, Лотти, Тому, Люси, Мэри, Сэди. Я даже был готов расплатиться и по-братски обняться с Бартом.
Но я все ехал и ехал. В десять я подъезжал к Льютону, к полуночи — к Донкастеру, теперь я был уже так далеко, что можно было не бояться сделать остановку. Не доезжая двадцать миль до Лидса, я свернул с Ml на заправочною станцию и с деланно озабоченным видом прогулялся по стоянке машин. В поздний час работали только «Счастливый едок» и «Бойгер Кинг», но я побрезговал, вышел на застекленный мост и стал смотреть на автомобильный поток внизу. Из Лондона все машины неслись с яркими белыми сияющими глазами, в Лондон — с красными больными и опухшими. Что-то здесь не так.
А дальше что? Что дальше? К бензоколонке лепилась гостиница из сборных блоков, предлагающая номера на выходные по 29 фунтов. Я прошел в стерильный, слабо освещенный холл посмотреть цены. Разумеется, так как я не заказывал заранее, попросил завтрак и номер со своей ванной, цена увеличилась до 45 фунтов, но я все равно согласился. За стойкой паренек лет семнадцати читал Чехова. Наверное, какой-нибудь зубрилка, подрабатывает в отеле, но разве Чехова проходят в школе? Я думал, что современная школьная программа кончается на Ллойде Вэббере и инспекторе Морсе[71].
— Привет, мне нужна комната переночевать.
— Сделаем.
Портье порылся в поисках анкеты. К его дешевому блейзеру был прикреплен значок с надписью «Вас обслуживает Мохаммед». Я не знал, что ислам уже проник в сферу услуг.
— Еду, понимаешь, из Лондона, навестить друзей в Абердиншире.
— Ага.
— Устал как собака, дай, думаю, сниму койку и отключусь до утра.
— Хозяин — барин.
Парень быстро долбил по клавишам компьютера.
— Утром позвоните разбудить?
— Два фунта, сэр. В котором часу вас разбудить?
— A-а… в семь, пожалуйста.
Я почти сам себя убедил, что еду на званый прием у шотландской маркизы.
— В семь разбудим, сэр. Позвольте вашу кредитную карточку.
Черт.
— Я заплачу всю сумму наличными, если вы не возражаете.
— Никаких проблем. Ваш адрес?
— Э-э, Эксгибишн-роуд, дом 82, Южный Кенсингтон, Лондон.
— Номер квартиры?
— Нет. Это — дом.
Вот черт. Дом на Эксгибишн-роуд приплел. Кого я из себя корчу, посла Бразилии?
— Хорошо, сэр. Итого пятьдесят один фунт. Номер для курящих?
— Нет.
Странно, но это правда — я попросил номер для некурящих. Для меня не курить — все равно что для нормального человека не дышать. Я хлоп-пул по стойке пачкой банкнот и, перебирая ее пальцами, чтобы портье видел, как много у меня денег, отсчитал две двадцатки и десятку.