— Мне не трудно перевести вас в номер для курящих, если хотите.
— Ничего. Я курю, только когда нужна отсрочка.
— Отсрочка от чего?
— От продолжения такой жизни.
— С этим не поспоришь.
Я посмотрел на часы. Десять минут второго.
И не скажешь ведь, что «рано что-то делать, да только уже поздно». Сартр, видимо, не останавливался в таких гостиницах.
— Как тебе Чехов?
— Скука, кромешная скука.
— Зачем тогда читаешь? Учишься, что ли?
— В драмкружке проходим. Читаю, потому что сидеть, абсолютно ничего не делая, еще хуже.
— С этим не поспоришь.
Я затушил сигарету и вернулся в номер. Стараясь не смотреть на письменный стол, я набрал в ванну воды и вылил в нее «розово-яблочное увлажняющее масло для ванны». Обжигающая вода доставала до подбородка. Сыграв пару раз в «дельфина Кики, гребущего чреслом» (девчонки могут не беспокоиться, это игра для мальчиков) и понаблюдав за своими пальцами, подражающими Одену[72], я растерся полотенцем, надел самую чистую одежду и снова взялся за работу.
Проблема была формального порядка. Как составляют планы? В виде тезисов? Эссе? Таблицы?
Синусоиды? Думая, я разукрашивал фразу Вот что у меня получилось:
Закончив разрисовывать левый нижний угол, я решил составить план в привычной для меня манере некролога.
Мысли о смерти помогали отодвинуть мысли о жизни. Что-то у меня не так с последовательностью.
Фрэнк Стретч, видная фигура в английских театральных кругах, умер в возрасте восьмидесяти четырех лет в своем имении в Дорсете.
Он овладел актерской профессией в зрелые годы, поступив в Королевскую академию драматургии в 1996 году, когда ему было тридцать лет. Современники знали его как человека, в котором любовь к шумным увеселениям соединялась с исключительной работоспособностью, что позволило ему получить свою первую главную роль в Вест-Энде еще на втором курсе. Роль доктора Фауста в одноименной пьесе Марлоу сразу же сделала Стретча ведущим актером своего поколения.
Он решил прервать учебу в академии и создать свою собственную труппу — «Труппу просвещенной драмы», которая приобрела невероятную популярность у зрителей и критиков в последние годы прошлого столетия.
На базе одного из ресторанов в Баттерси Фрэнк организовал кампанию по сбору средств на постройку своего театра и сумел собрать 3 миллиона фунтов. Один из современников назвал «Лицедеев Южного Лондона» «картонным Байрейтом[73], созданным оловянным Вагнером с хлипким, как папиросная бумага, талантом», однако театр под руководством Стретча давал полные сборы десять лет подряд. Стретч выбирал классический репертуар в соответствии с собственными физическими предпочтениями и агрессивным темпераментом, а с 2002 года начал ставить пьесы своего сочинения. Первая из них — «Я, я, я» — представляла собой убийственную сатиру на 90-е годы. Стретч сыграл в ней одержимого манией величия телеведущего, владельца телекомпании, которого медленно и мучительно убивает гангстер с патологическим отвращением к рыжим девушкам. За «Я, я, я» последовали «Гауляйтеры деловых кварталов» и «Сладкий шок», а также целая вереница других популярных пьес. Хотя большинство из них были сатирой, многие пьесы Стретча несли в себе заряд лингвистической энергии и точность характеристик, пережившие свое время.
Стретч крутил романы с самыми красивыми актрисами современности, кроме того, он был дважды женат — на Лолисии Кадис, бывшей порнозвезде, из которой Стретч сделал характерную актрису, и Сэди Дайнин, получившей впоследствии титул леди, — лучшей исполнительнице века ролей Розалинды, Клеопатры и леди Макбет.
Несмотря на спад в творчестве, совпавший с периодом сорокалетия, когда Стретч несколько погряз в кокаине и супермоделях, в 2020 году он вновь громко заявил о себе, поставив драматическую тетралогию «Работа и жизнь» и выпустив первый том автобиографии «У меня было все».
Стретч продолжал писать и играть в театре до семидесятилетнего возраста. Все, кто лицезрел его в роли короля Лира, признавали, что в жизни не видели более блестящего исполнения. Стретч никогда не снимался в кино или на телевидении, ибо, говоря его словами, «родные мои, у меня не было на то нужды».
Супруга Сэди и семеро детей глубоко скорбят об усопшем.
На часах было полтретьего. Я заварил себе чаю (опять «Эрл Грей», нация уже задыхается от аромата бергамота) и стал пить, макая в него лежалое песочное печенье. Даже от печенья веяло разрухой. Я чувствовал себя Камю девяностых годов. Это ощущение навеяло новую идею.