Я играл отвратительно, но настолько нетипично, что затмил в памяти публики всех остальных исполнителей. Зрители еще двадцать секунд сидели, разинув рот, позабыв хлопать, после того как я пролаял: «Войскам открыть пальбу».
Мои семь строчек в четвертом акте четвертой сцены они просто выбросили, сволочи.
Уставший как собака, я вернулся в гостиницу и спросил у дневного портье, когда положено освободить номер.
— К полудню, или мы начислим плату еще за одну ночь.
— Тогда остаюсь еще на сутки.
Я отсчитал еще раз 51 фунт и решил проспать до воскресенья.
Мне снились блуждающие огни, софиты и фонари на центральном бульваре Лас-Вегаса. Я проснулся в девять вечера и долго не мог сообразить, что происходит. Последние сутки прошли паршиво. Генри, поди, сейчас заканчивает второй пасьянс, и я превратился в его памяти в расплывающуюся точку. До Барта дошло, что я не вышел на работу и смылся, не отдав тысячу двести фунтов. Сэди носится по «О’Хара», качая бедрами и проливая теплый соус к спагетти за шиворот посетителям, в ответ получая по двадцать фунтов чаевых. Ан нет, не носится, в субботу не ее смена, значит, на какой-нибудь модной дискотеке стукается лобками с Гаэтано. Том, Люси и Мэри скорее всего на каком-нибудь ужине, возможно, на одном и том же, где я, попади туда, не знал бы ни одного человека. Барт — единственный, кто проявит обо мне беспокойство. Тысячу двести фунтов он не скоро забудет. Хорошо бы больше не встречаться с этим толстым злобным мудилой.
Я спустился в холл покурить. Может, взять и прожить в отеле целый сезон, как герой Генри Джеймса? Можно ввести стабильный распорядок с 7 утра до 9 вечера — сон, затем ужин в «Счастливом едоке», обильная ванна, шесть часов рисования каракулей, еще 51 фунт, завтрак в «Счастливом едоке», прогулка по автомобильной стоянке с разглядыванием машин торговых представителей, назад в кроватку и так далее — «Едок», каракули, ванна, 51 фунт, машины, дремота, снова и снова и во веки веков, аминь. Я прикинул, во сколько это обойдется. Будь у меня 875 000 фунтов, я был бы счастлив прожить подобным образом целую вечность. Не хватало малости — 874 000 фунтов, а значит, следовало придумать что-нибудь еще.
В «Едоке» за завтраком я заметил объявление о месте официанта-ученика. Меня вполне могли бы взять. Я даже мог бы заработать повышение — подавать ужин в местной школе. А там кто его знает? Подавать ужин в местном колледже? Я даже взял бланк заявления. И даже начал заполнять его, но споткнулся о первую же преграду — графу «адрес». Несколько вопросов под заголовком окончательно меня отпугнули: «Нравится ли вам работа с людьми? Планируете ли вы карьеру в сфере общественного питания?»
Я терпеливо прожевал лазанью, напоминавшую по консистенции полоски брезента, перемешанные с сырой землей, и приплелся обратно в гостиницу. Мохаммед с книгой уже был на своем посту и, заметив меня, встревожился.
— Добрый вечер, Мохаммед.
— Боже, я думал, что вы остановились только на одну ночь.
— Прием в Шотландии отменили, вот я и подумал, не задержаться ли… это… по делам.
— Хозяин — барин.
Он снова уткнулся в книгу. Мне страшно хотелось поговорить. Весь день мой рот был закрыт и открывался только для того, чтобы выпустить дым и принять внутрь маслянистые углеводы. Поговорить хотелось, хоть кричи.
— Если честно, Мохаммед, я не ехал ни на какой прием в Шотландии.
Он посмотрел на меня со странным выражением, — возможно, страхом. А вдруг я маньяк-убийца? Прическа в самый раз.
— Я в общем-то никуда не ехал. Я сам не знаю, куда еду.
Мохаммед положил книгу на стойку и нервно потыкал в дужку очков согнутым пальцем.
— Вряд ли у меня найдется что-то ответить.