В винном магазине купил две бутылки болгарского «Сухиндола», упаковку одноразовых стаканов и двойную пачку «Лаки Страйк». Когда я вернулся, Гордона на скамье не было. Возможно, я ему не понравился и он решил свалить.
— Гордон!
Из-за полосы черных кустов за моей спиной раздался голос:
— Подожди, я сру.
Не знаю почему, но меня чуть не стошнило. В двух минутах ходьбы на станции метро имелся общественный сортир, однако тошно мне стало не от пофигизма Гордона. Внутри меня что-то творилось, а что — я никак не мог разобрать. Ощущение свободы сменилось другим чувством — чувством скольжения юзом. Я открыл первую бутылку и наполнил стаканчики. Подошел Гордон, прочитал этикетку.
— Гм. Балканский товарец.
— Будем.
В слове соединились два смысла — беспечальная надежда на будущее и собственно тост. Мы пригубили вино. Оно было слишком холодное, и воздух тоже был слишком холодный, мы лишь почувствовали, что пьем какую-то жидкость и что у нее вяжущий вкус. Гордон повертел стаканчик перед глазами.
— Такой редкий урожай, сейчас заплачу.
— И терпкость, граничащая с резкостью.
Гордон неискренне посмеялся и повернулся ко мне:
— Ну, а теперь что?
— Что теперь? Доставать болт? Сосать пора?
— Что ты теперь здесь делаешь? Друг-то твой не пришел.
— Должен признаться, Гордон, что я почти в таком же положении, как и ты.
— В каком?
— Пытаюсь вернуть свою жизнь в нормальное русло.
Гордон вытащил сигарету из новой пачки, которую я положил на скамью.
— Я этого не пытаюсь.
Вот черт, он еще загадочность тут будет разводить.
— А что тогда? Валяй, рассказывай.
Он проверил уровень вина в бутылке.
— Пойла надо будет прикупить.
— Еще на час хватит.
Гордон зыркнул на меня горящими глазами.
— До тебя, видно, еще не дошло.
— Что не дошло?
— Сколько у тебя денег?
Мне не хотелось называть точную сумму, еще решит ограбить.
— Десять-пятнадцать фунтов.
И это было недалеко от истины, у меня оставалось около двадцати фунтов.
— Десять-пятнадцать… — пробормотал он про себя, — я тебя бесплатно завтраком накормлю, соображаешь?
— Хорошо.
— То есть если еще принесешь, с меня — завтрак.
Гордон потряс бутылку, допил стаканчик и вылил в него остатки из бутылки.
— А историю свою расскажешь?
— В виде бесплатного приложения.
— Ладно, тогда принесу.
Я подумал, что следовало бы уйти и не возвращаться. Мне становилось не по себе. Гордон был немаленьких размеров, такой меня запросто одолеет. Я встал и потянулся, стараясь не показывать виду. Если торопиться, подумал я, он меня раскусит.
— Ну, я пошел.
Гордон взглянул на меня, его лицо подергивалось под бородой. Он словно читал мои мысли.
— Я с тобой.
Сорок пенсов
Меня разбудила дрожь. Дрожал я сам. Возвращение в сознание, обычно занимающее пару секунд, на этот раз растянулось на несколько минут. Почти сразу удалось установить, что я лежу в спальном мешке внутри какого-то шалаша о шести углах. Передо мной расстилалась огороженная лужайка с разбросанными там и сям старыми деревьями. Деревья загораживали небо паутиной веток. Мимо с достоинством и сознанием собственной важности шествовали мужчины и женщины в черных костюмах и белых рубашках. На меня вдруг накатила паника-сон — неужто я снова в Оксфорде? Первый день выпускных экзаменов, а я не готов и одет не по случаю. Мозги начали лихорадочно искать тему для сочинения. Билль о правах? Протекционистская реформа? Законы о бедных?
Постепенно проявилась реальность. Я находился в Линкольнс-Инн-Филдз, меня привел сюда Гордон, мы допоздна говорили. Он приходит сюда за бесплатным завтраком, которые раздает группа сознательных адвокатш. Когда мне стало холодно, Гордон дал мне свой спальный мешок и ворох вонючих простыней. Я осмотрелся. Гордона нигде не было. Выбравшись из мешка, я приготовился к тому, что сейчас в голову долбанет похмелье. Удивительно, но похмелье не давало о себе знать. Я вспомнил, что не напивался, просто устал и болтал не в меру. Стоял не холодный, но пасмурный, точно тусклый металл, день. Мой отец называл такую погоду «волглой» — точное определение. Занятые собой, добрые на вид люди беззвучно шли по волглым дорожкам. Они волгло переговаривались на ходу, контуры тяжелых зданий, окружавших площадь, расплывались в волглом однотонносером свете. Я вылез из убежища и поискал глазами Гордона.