Санберн сделал паузу, чтобы прикурить и, пыхнув дымом, заговорил уже совсем другим тоном — хорошо знакомым Скайларк, суховатым, даже с заметной ноткой иронии:
— Оставалось лишь понять, что все это значило. Если я в чем и был уверен, так в том, что получил способность видеть эту картину, это единство всего не просто так. Ты знаешь, что я не верю в бога. Если бы верил, то, разумеется, решил бы, что в этот момент бог говорил со мной. Вот такой у него язык, и это совершенно правильно. Потому что заговори он, так сказать, в речевом режиме — и тебя можно вязать полотенцами. Но конечно, это был не бог. С собой говорил я сам. И я, разумеется, был избранным. Просто потому что кого попало в F-15 не пустят.
Собственно, все. Мне это показали, я это увидел... Осталось понять смысл.
Скайларк хотела что-нибудь сказать, но спросила лишь:
— Вы применяли GBU-15 ночью?
Она мгновенно осеклась и подумала, что сейчас Санберн рассердится и больше уже не будет говорить с ней о том, что действительно его волнует.
Но Санберн лишь рассмеялся и обнял ее, а потом сказал:
— Ну, как я уже говорил, ночь была очень светлая и лунная. Это во-первых. Во-вторых, цель была не такой уж и маленькой. Никто не требовал, чтобы я попал этой штуковиной, скажем, в окно здания.
— Ты был оператором?
— Ага. У меня на F-15 налет небольшой, всех нюансов не знаю. Но зато на F/A-18 мне приходилось применять бомбы «Уоллай»; разница есть, но принцип в точности тот же. Так что посадили меня в самолете в заднюю кабину. Почему, собственно, я и имел в этом полете столько возможностей смотреть на мир, просто смотреть. Ну и в-третьих, сам сброс был очень хорошим. Компьютеры компьютерами, а рука у моего пилота была твердая. Корректировать пришлось немного. Нацелил ее прямо под вышку, чтоб уж точно все к чертовой матери разнесло... Да, света в телекамеру попадало меньше, картинка на дисплее мутноватая была. Но все вполне приемлемо.
Он помолчал и добавил:
— Даже вот эта картинка с бомбы была во всем... этом, в общей картине, в общем единении. Мы с бомбой видели в точности одно и тоже — я глазами, она телекамерой. И оба ничего не понимали.
— Ты же не бомба. У тебя есть ум.
— Ум — ладно; у меня по идее должно быть еще и сердце, оно тут важнее. Ну, хорошо, — и Санберн взял МР5.
— Хочешь еще пострелять?
— Ага, пока время есть.
Санберн взял пистолет-пулемет, опустился на колено, но вдруг остановился и сказал:
— Ты знаешь, а не так это все и далеко от смысла жизни. Просто пытаться понять то, что ты видишь, в себе и вокруг себя — за смысл жизни вполне сойдет. Всегда пытаться понять...
И он вскинул МР5 к плечу.
А сейчас они уже где-то высоко, в синеве и белизне, не в сером небе. Вот эти облака не помешают Кракену выбросить десант? Скайларк покачала головой. Нет. Таким, как Кракен погода не мешает ни в чем и никогда. Ну, почти никогда.
Четыре истребителя быстро набирали высоту, направляясь на юго-запад от Стамбула, в небо над Мраморным морем.
— Катласс-1-1, Катласс. Занимаем фронт, — сказал Санберн.
Наука о том, в каком порядке должны лететь истребители, ожидающие встречи с врагом, начала зарождаться сразу же, как только самолеты получили оружие. Еще в Первую мировую. В самых разных уголках мира непрерывно шли кровавые эксперименты: как разбивать много машин — на тройки, на пары, а может, чем больше, тем лучше? Как должен выглядеть их строй? На какой дистанции друг от друга должны следовать самолеты? Техника непрерывно развивалась и поиск тактики продолжался: то, что было идеально вчера, уже не годилось сегодня.
Когда империи рухнули, а на их месте поднялись суперкорпорации, террористы, сепаратисты и прочие, почти что весь этот колоссальный опыт оказался никому не нужен. Нет необходимости вникать в тонкости искусства группового боя, если чаще всего на задание посылается всего один самолет. И если уж начнется бой, то встретиться придется, скорее всего, с таким же одиноким противником.