— Ладно, я думала, мы пришли к соглашению: я хожу в церковь по большим праздникам, регулярно, вернее, почти регулярно, каюсь в своих грехах, а ты в ответ даешь мне послабление. Но это не похоже на послабление. Не хочу показаться непочтительной и все такое, но дай мне вздохнуть. Чуть-чуть везения, это все, о чем я прошу.
Я прислушалась. Тишину нарушал только стрекот не то сверчков, не то цикад, изнывающих от жары.
Я дала задний ход и осторожно вырулила на дорогу. Для одного дня я пережила больше чем достаточно, а ведь предстояло еще работать. Не могу сказать, чтобы я ждала вечера с нетерпением. Я собиралась, вернувшись домой, закрыть все ставни и лечь спать, чтобы встать только тогда, когда придет пора собираться в клуб. Весь оставшийся путь до дома я мечтала о собственной постели. “Пора, давно пора вернуть себе власть над своей вселенной, — повторяла я про себя как заклинание. — Я больше не мисс Пассивность, и не Кьяра Лаватини. Начинается новый день, и я — солнце”.
Представляю, как смешно было Господу слушать все это. Он, наверное, расхохотался. Когда я вернулась домой, судьба ждала меня на моей парковочной площадке в виде темно-синего “линкольна” последней модели с пенсильванскими номерами. Обшивка была слегка подпорчена солью, но наверняка не океанской, а той, которую рассыпают суровыми зимами по заснеженным дорогам Филадельфии.
— О нет, только не это! — простонала я. — Только не они! Только не сейчас!
Но спасения не было, на площадке стояла машина моих родителей. Сворачивая на подъездную дорогу, я увидела две головы: одна едва доставала до края подголовника, другая возвышалась над спинкой водительского сиденья. Двери “линкольна” открылись одновременно с тем, как я затормозила. Мама выскочила из машины и заспешила ко мне.
— Кьяра! — закричала она, срываясь на визг. — Это я! “А я-то надеялась, что это Элвис Пресли! ” — непочтительно подумала я.
Мама сгребла меня в свои медвежьи объятия, ее голова в седых кудряшках едва доходила мне до плеча. Обнимая ее, я вдруг неожиданно для самой себя осознала, что рада ее видеть. От моей матери всегда исходит слабый запах свежевыпеченного хлеба и оливкового масла. Я наклонила голову и коснулась щекой ее волос. На какое-то мгновение я снова оказалась дома, в Филадельфии, и все сегодняшние проблемы отступили.
Хлопнула дверца автомобиля, я подняла голову, ожидая увидеть отца, но взгляд уперся в ясные карие глаза моего младшего брата Эла, полицейского.
— Что вы здесь делаете? — спросила я.
— Кьяра, — мать все еще стояла, уткнувшись мне в плечо, из-за чего ее голос звучал приглушенно, — ты так и не перезвонила. Помнишь, ты позвонила и наговорила какие-то странные слова про лося, обещала перезвонить, но пропала. Что я должна была думать?
У нее за спиной брат сделал большие глаза.
— Мама, неужели вы приехали только затем, чтобы убедиться, что у меня все в порядке?
Мама выпрямилась, подняла голову, схватила меня за руку и заглянула в глаза.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что я не должна беспокоиться за свою девочку?
У нее за спиной Эл, чтобы не расхохотаться, притворился, будто откашливается.
— И не говори, что я поступила неправильно, потому что я достаточно наслушалась этого от твоего отца и братьев!
На Эла снова напал приступ кашля. Мама резко обернулась и сердито посмотрела на сына.
— А ну-ка хватит, мистер Весельчак! Эл густо покраснел.
— Мама, но разве не я тебя сюда привез? Я же тебе помогаю.
— Подумаешь! — фыркнула мать. — Тоже мне, большая шишка, офицер полиции. Пожарная охрана для него, видите ли, недостаточно хороша, девушки, с которыми я его знакомлю, тоже недостаточно хороши. Нет, ему обязательно нужно таскаться через весь город, чтобы встречаться с девицей, которая учится в колледже. И какой в этом прок, страдалец-влюбленный?
Не дожидаясь ответа, мама повернулась ко мне, чтобы высказать все, что думает.
— Твой отец сказал, что с моей стороны большая глупость вот так нагрянуть к тебе, твой братец Фрэнсис его поддержал. Мало того что Фрэнсис Ксавьер пошел по стопам папаши и стал пожарным, так теперь ему еще вздумалось совать нос во взаимоотношения родителей!
Мама была в своем репертуаре. Я давно заметила: чем дольше мы с ней не видимся, тем длиннее бывает лекция при встрече. Мы все к этому привыкли и научились не воспринимать ее нравоучения слишком всерьез. Если она сердится по-настоящему, то дает это понять так, что не ошибешься. Невозможно просто так стоять в комнате, когда мама в гневе: по воздуху летают тарелки, горшки, стаканы. За всю свою жизнь я могу припомнить только пару случаев, когда мама действительно сердилась, и сегодня был явно не такой случай, просто это ее манера здороваться с детьми. В последний раз мама рассердилась по-настоящему, когда некая официантка из общественного клуба “Сыновья Италии” положила глаз на папу. Говорят, зрелище было незабываемое, хотя я лично при этом не присутствовала и не видела Леонору Моставиндадучи в бою.
— … у меня, конечно, был повод для беспокойства, — продолжала между тем мама. — Ты похудела, по-моему, совсем не ешь. А посмотри на эти темные круги у нее под глазами, Альфонсо! — Она снова повернулась к Элу. — Ну что ты стоишь как пень? Начинай разгружать продукты, разве не видишь, что девочка умирает с голоду?