— А мне хотелки, хоть его, хоть твои, сотник — без интереса. Тебе что дороже — твоих гридней головы или моего приказчика нежелание?
Вытаскивают связанного Хохряковича. Тот рвётся, умоляет не отдавать его «Зверю Лютому».
«Знает кошка, чью мясо съела» — русская народная. Не только про кошку.
Палача с подмастерьем отдавать… не хотят.
— Урюпа, будь любезен, выйди к стене. Эта парочка многим в городе… нагадила. Пока Радил верховодил. Теперь… им воздаяние пришло. В моём лице.
Урюпу в Городце знают не все. Но — многие. Из… авторитетных. Снова трёп, выяснение подробностей, «здоров ли твой скот»…
Городецкий палач с помощником… Я Урюпе сразу объяснил:
— По прежним делам Радиловым надо будет с Боголюбским разговаривать. Кому-то. Кто в них хорошо понимает. Тебя я выдавать княжьим костоломам не хочу. Кого? Что бы знал много. И — не жалко.
Выталкивают… двух будущих Манохиных «гостей».
Следом — два воза с барахлом.
— Чего вашего нашли — всё тута.
— Вот и славно. Приятно иметь дело с разумными людьми. Бывайте здоровы, не поминайте лихом.
Задубевший, непрерывно стучащий зубами полон — к крепостным воротам. Дружина — «на конь». Сворачиваем лагерь, уходим.
Почти сразу, едва вышли на Волгу, я, с Ивашкой и двумя мальчишками-вестовыми, погнал домой одвуконь. Во Всеволжск.
Дело сделано.
Эпизод выигран. Но это только очередной эпизод в цепочке.
Пять часов скока, горячая парилка после суток холода и ветра. В предбаннике — стопка водки, прожаренное мясо, капусточка с морозца. И хлопающий со сна глазами мальчишка-писец.
— Пиши. Князю Суздальскому Андрею Юрьевичу от Воеводы Всеволжского Ивана — поклон…
Текст переписывается трижды. Оттачиваются формулировки, убираются… неопределённости, мелочи, ненужные подробности. Смысл: Радил — вор. Он убил моего человека в Городце, он убил моих людей на Узоле (у нас есть потери). Убит в бою.
Слово «казнь» — исключено. Радил — номенклатура светлого князя.
По делам его взяты пособники — палач да помощник. Могу — послать в Боголюбово, могу — сам поспрашивать.
И концовка:
«… Воевода Городецкий речных шишей прикармливал, в разбое ихнем — помогал. Буйна Суздалева — тому пример. И иные есть. Мне же, по воле твоей, велено речных шишей выбить. Для чего надобно по той земле ходить да чинить суд и расправу.
Радил за двенадцать лет и пяти тысяч душ не расселил. У меня за один год поболее людей русских принято да испомещено.
Оный Радил за двенадцать лет и пяти сотен душ языческих не окрестил. Моими же трудами за два года многие тысячи мари и эрзя и иных племён в веру Христовы приведены.
Я, княже, дела веду противу Радила много лучшее.
Посему прошу воли твоей государевой: отдай Городец и округу под руку мою. От того и шишей не станет, и людство приумножится, и слава иисусова в здешних землях воссияет.
А податей, что тебе Городец слал, втрое платить буду».
Городец давал князю сорок гривен. Куда больше Елно, много меньше Торопца Смоленским князьям. Даже втрое… выплачу.
Каблограмма ушла по вышкам, на другой день Лазарь передал её князю Андрею.
И — тишина.
Моё предложение — наглость. Но не запредельная.
Города на «Святой Руси» часто служат «разменной монетой» в играх князей. Их отбирают, завоёвывают, дарят, дают в приданое, в наследство, во владение или в кормление. Дают городки и переселенцам, и союзным племенам. Тем же берендеям, например.
Есть прецеденты. Но… Важно — как оценит мою просьбу Боголюбский.
Князь Андрей поступил разумно: послал своего человека в Городец. Разобраться на месте, судить не с моих слов. Вернее всего, посланный боярин и стал бы там наместником. Но тут прошла новость от Вечкензы о крещении мордвы.
Для Андрея укрепление православия — из важнейших вещей. Я знаю, что он заказывал молебны по этому поводу, сам горячо молился, благодарил Пресвятую Богородицу за предоставленную возможность быть соучастником в столь великом благом деле. По просьбе моей настоял на отправке ко мне проповедников из Владимира и Ростова, облачений, утвари церковной.
Молился в своей церкви в Боголюбово, отстаивал службы в самом высоком на «Святой Руси» (больше 32 м.) новеньком ещё, три года как расписанном, белокаменном Успенском соборе во Владимире. Истово, с искренними слезами радости на глазах. Но только получив подтверждение от своего боярина в Городце, узнав о крещении мордвы от верных людей со стороны, дал ответ:
«Бери Городец. Вези дань, как сказал. За три года. Спаси тебя боже».
Нормально: крещение мордвы — подвиг великий. За то тебе Иване, честь и хвала. Но серебра… давай. Втрое. И за три года вперёд.
Пришлось спешно — ледоход не за горами — снова собирать дружину, ближников, ехать в Городец. И там, оглядываясь на никак не уезжающих людей княжьего окольничего, запускать технологию, которую мы применяли в Балахне для Тверского каравана. Народное название: «передвижная вошебойка». Модифицированную, расширенную.
— Все, кто хочет уйти с Городца на Русь — путь уходят нынче же. А кто хочет уйти в земли Всеволжские — запишись у писаря. Долговые грамотки Радила — ныне у меня. Кто уходит во Всеволжск — долги списываются.
Аким Янович, поставленный воеводой, не снимал своей боярской шапки даже в сортире, чванился, чинился и кичился. Весь Городец, округа и прочая… «сарынь» — смогли полюбоваться на его постоянно торчащую в небеса «кичку».
Урюпа сумрачно делился с жадными до новостей местными — своим впечатлениями. Насчёт «бабы, тепла, хлеба, мира». Когда кто-нибудь начинал возражать:
— Да ну! Враньё всё!
Подносил к носу недоверчивого слушателя свой здоровенный кулак и спрашивал:
— Чем пахнет?
— Чем? Хлебом?
— Не. Хлебом — жизнь у Воеводы. А тута — смертью. Твоей. За брёх.
С пол-тыщи душ, прежде всего — гридни с семьями, Радиловы ближники, люди богатенькие — ушли вверх по Волге. Кто в Кострому, кто в Ярославль. Ещё с полторы тыщи, преимущественно бобыли, пошли вниз, во Всеволжск — «там баб дают!».
Каждую весну множество людей из Всеволжска отправлялось, с наступлением тепла, по лесам и полям. Вновь прибывшие удачно заполнили открывающиеся вакансии в моей промышленности.
Чуть позже, когда сошло половодье, мы провели ещё одни призыв переселенцев-добровольцев. Приманивая добрыми землями, белыми избами, стеклянными окнами, богатыми подворьями…
Затем Урюпа, поставленный мною градоначальником взамен вскоре отозванного Акима, провёл заключительный этап: всё оставшееся население было переселено на новые земли. Большая часть малодворок была разрушена, несколько селищ — перестроены и развёрнуты до привычного мне размера.
Полностью было переселены жители самого Городца. Для многих посадских это было катастрофа: ни железячники, ни горшечники — мне не нужны. Разве что — дети их. Если выучатся.
Хотя, конечно, были разные персонажи.
Феодоровский монастырь ещё не достроен. Но церковка уже поставлена, освящена. Внутри несколько икон. Одна из них привлекает моё внимание: явный новодел, краски яркие, копоти почти нет. Игумен, заметивший мой интерес, объясняет:
— Брат Хрисанф богомазит. Инок добрый, смиренный. Однако ж, временами, входит в него упрямство. Вот, де, я так вижу! И хоть кол на голове теши! Седмицу в холодной отсидел, а всё упорствует.
И игумен тычет в изображение.
Икона — «Феодор Стратилат и Феодор Тирон». «Стратилат» — полководец, «тирон» — новобранец. Легенды о двух святых-тёзках, воинах-христианах, связывают их друг с другом и с св. Георгием. Изображения святых выполнены по канону: Феодор Тирон стоит по правую руку Феодора Стратилата, Стратилат вертикально держит копьё в правой руке. Греческие шлемы с высоким гребнем, круглые щиты, красные плащи и туники… Чем же игумен недоволен? Не сразу понимаю — Тирон изображён без бороды. Святые великомученики, воины христовы — должны быть бородатыми. Для передачи мужественности. А тут…