— Не надо ссориться с Коццоне, — сказал он. — Не надо наступать нам на хвост, кто бы ты ни был.
Мы уже ехали… Куда? Насколько я могла понять, город кончился, впереди были мили и мили сельских дорог, болотистых перелесков, где домика не увидишь, не то что человека. Особенно на таких топях.
Машину затрясло на рытвинах, я вся похолодела. Так вот что он задумал… Поэтому, наверное, и не завязал нам глаза, не уложил на днище машины. Ему все равно, знаем мы, куда едем, или нет. Ведь обратного пути для нас не будет.
Паки тем временем что-то говорил:
— … Когда вас ведут со связанными руками по психушке… Знаете, что это такое? Что за удовольствие?
Я совершенно искренне замотала головой, попыталась изобразить сочувствие.
— Конечно, кошмар, — сказала я. — Но если вы подумаете о том положении, в которое мы тогда попали, то поймете: мы нашли лучший выход. Во всяком случае, мирный.
Паки с подозрением воззрился на меня:
— Чего ты городишь?
— Очень просто, — ответила я, не зная, что говорить дальше. Мне было тошно, страшно — за себя, за Фрэнсиса, которого я, проклятая дура, втянула во все эти дела. — Потому что… — повторила я.
Мой дорогой братец, избитый, но не потерявший духа, перехватил инициативу.
— Чего тут не понимать? — сказал он. — Как еще могли мы поступить? Посуди сам. Вы заманили нас в ловушку. В Нью-Йорке мы, конечно, повели бы себя по-другому, более, как бы сказать, цивилизованно. Но здесь, в джунглях Флориды, где у нас почти никого нет под рукой, пришлось что-то изобретать на месте. Ты усек?
Судя по виду Паки, он ничего не “усек”, и я, по правде говоря, тоже, но останавливаться было нельзя. Вот уж воистину промедление смерти подобно.
Поэтому я опять начала говорить:
— Мы ведь с вашим синдикатом толком не знакомы, верно, Паки? И с вашими приемами тоже. Кто знал, может, вы собирались нас пришить прямо на веранде ресторана? Ты ведь сразу продемонстрировал нам двух своих боевиков — что мы должны были подумать? А если твой способ защиты — нападение? Да еще с помощью этих… — я решила польстить громилам, — силачей. Разве нам с ними справиться? Вот и пришлось защищаться мирными способами.
Моя речь заставила Паки призадуматься, я это видела. Он не отвечал и делал, как мне кажется, правильно: потому что скажи он, что ничего не намеревался с нами сотворить, — и его громилы, чего доброго, посчитали бы его глупцом или трусом, а признайся, что хотел, — получится, мы были правы, упредив его.
Я заполнила паузу новым откровением:
— Не стала бы объясняться с тобой, если бы ты был какой-нибудь шестеркой. Но ты человек серьезный, потому должен понять… Лось-младший… — я повернулась к Фрэнсису, — он не даст соврать, сказал мне тогда: если вы нападете, он убьет тебя. Но тут же мы подумали и сказали себе: нельзя, чтобы наши семьи вот так, с бухты-барахты, вступили в смертельную вражду, развязали междоусобную войну. Разве старшие нас одобрят?.. Особенно сейчас, в такое трудное время…
Я замолчала, посчитав, что сказала все, что следует. Громилы смотрели на меня с пониманием, так мне, во всяком случае, хотелось думать.
— Что ж, — медленно произнес Паки, — оно вроде и так, но то, что вы сделали… Вы же нанесли мне оскорбление.
— Лучше, если бы мы все валялись там с дырами в черепушках? Как по-твоему? — спросил Фрэнсис.
И опять, судя по выражению их лиц, громилы одобрили слова моего брата Лося.
Однако Паки не выглядел до конца удовлетворенным. Возможно, в его воспаленном мозгу убийства, трупы, кровь ассоциировались с чем-то, что придает человеку больший почет и уважение в обществе.
Я решила, что необходимо попытаться закрепить нашу с Фрэнсисом маленькую победу, и снова заговорила.
— Большой Лось, — сказала я, — наверняка не рассуждал бы, как мы с братом. Он бы и думать не захотел ни о каком перемирии после оскорблений, каким нас подвергли. Но мы хотим мира. А что касается твоего поведения, Паки, то, я думаю, ты не так понял или не так исполняешь указания, которые получил от старших. Возможно, они не сообщили тебе все подробности отношений с кланом Лаватини, или ты позабыл чего-то… Это мы с Фрэ… с Лосем сразу учуяли. Еще там, в ресторане. Потому и не получился откровенный разговор.
Паки поморщился и взглянул на своих сподвижников.
— Дай-ка мне мобильник, — сказал он, положив пистолет рядом с собой на сиденье, и у меня было мелькнула мысль воспользоваться им, но я тут же ее отбросила, вспомнив, что Фрэнсис связан по рукам и ногам, а я вообще не умею стрелять.
Паки уже набирал номер.
— Сейчас кое-что проверю, — сказал он, обращаясь ко мне. — Не воображай, что можешь меня на козе объехать. Если ты…
Он не договорил, потому что ему ответили.
— Привет! — заорал он. — Это ты?.. Чего?.. А это я! — Он хлопнул телефонной трубкой себя по ладони. — Да я же! Паки! А ты кто?.. Дики? Я тебя плохо слышу… Опять, наверное, эти хреновы батарейки на исходе… Чего?.. Я вовсе не так много разговариваю… Скажи, чего у нас во Флориде с синдикатом Лаватини? Какие дела?.. Чего?.. Дики! Я тебя не слышу!..
Он прямо вдавил себе в ухо трубку, но та начала вдруг издавать противный высокий звук, и Паки отбросил ее.
— Дерьмо! — Он взглянул на своих громил. — Ничего не понятно… Значит, мы вот что… Сверни на ту грязную дорогу, — приказал он тому, кто был за рулем, — и останови.
Когда машина замерла, он снова схватил пистолет и наставил прямо на меня.
— Может, наши семьи имеют кое-что общее, — сказал он, — может, нет. Не знаю. Но знаю, что должен ответить на оскорбление, которое мне нанесли. И поэтому…
Он кивнул громилам, и те тоже выхватили свое оружие.
Вот и конец, мелькнуло у меня в голове. Скорей бы уж…
— Дальше не поедем, — донеслись до меня его слова. — Вылезайте из машины, полюбуйтесь природой…
Я почувствовала тошноту. Сейчас меня вырвет, а потом я вообще останусь лежать на этом грязном куске флоридской земли, недалеко от веселого города Панама-Сити. Нас даже не найдут… наши тела. Или обнаружат через много-много лет обглоданные скелеты и опознают, кому они принадлежат, только по анализу челюсти. Зубов то есть.
Фрэнсиса выкинули из машины, он свалился на землю рядом со мной. Паки наблюдал за нами, не слезая с сиденья.
— Так и сделаем, — сказал он. — Оставим вас тут под солнышком, позагорайте немного.
Я снова невольно обвела взглядом унылую равнину. Откуда она взялась? Сколько живу во Флориде, даже не знала, что тут есть такие места… Смотри, смотри, сказала я себе. В последний раз… И опять мелькнула страшная мысль: а за что Фрэнсиса? Он-то ведь просто отдохнуть приехал. Развеяться…
— Почувствуйте, чего я там испытал, — опять услышала я голос Паки. — В психушке вашей. Вспоминайте Коццоне. Не забывайте его… И если доведется вместе работать, тоже не забывайте… Так что будем уважать друг друга. Мы — вас, вы — нас. И пускай это будет уроком для всех… Привет…
Если бы я смогла сразу понять смысл его, как всегда, возбужденных, не слишком связных речей, то, наверное, почти успокоилась бы, но до меня дошло, только когда я, стоя с зажмуренными глазами, различила шум отъезжающей машины. Только тогда я, открыв глаза, вцепилась в руку стоящего рядом Фрэнсиса.
— Господи, — пробормотала я, — уехали. Даже не убили нас…
Больше ничего я сказать не могла: слезы душили. Фрэнсис коротко вздохнул.
— Развяжи меня, сестренка, — попросил он, и я жутко удивилась, что голос у него такой же, как прежде. — И давай поскорей выбираться отсюда.
Дрожащими руками я распустила все узлы, ощущая, как напряжено тело брата.
— А теперь в путь, — произнес он таким тоном, словно мы просто выходили из дома на улицу.
Но мы находились не на улице, а в самой настоящей, хоть и не большой по размерам, пустыне. В болотах Флориды. Пусть полузасохших. Над нами палило, как над всякой пустыней, жаркое солнце. К тому же я не имела ни малейшего понятия, куда идти, в какую сторону. А с детства — из книжек и устных рассказов — я знала, что заблудиться и погибнуть от голода и жажды можно и в самом обыкновенном пригородном лесу. Не говоря о пригородной заболоченной пустыне.