В конце концов, до Доусона доходит, что я не особенно слежу за его рассказом, и останавливается, не закончив предложение, покраснев. Он потирает рукой шею и смущенно улыбается:
— Черт, я слишком много рассказываю тебе о мужских штуках, да? — он закрывает верх автомобиля, берет меня под руку и подталкивает к парадному входу. — Извини. Автомобили — мое все, и я становлюсь настоящим задротом, когда начинаю о них рассказывать.
Я не могу удержаться от улыбки, глядя на него:
— Это был очень мило.
— Отлично. «Это было мило». Для мужчины это как поцелуй смерти.
— Это еще что значит? Это и было мило, — я иду за ним через входную дверь в огромное фойе с замысловатой люстрой со свечами.
— Грей, ни одному парню не нравится, когда его называют «милым». «Мило» прямо противоположно сексуальности.
Я чувствую, что резко краснею, и он опять смотрит на меня тем взглядом, таким, который говорит, что он не понимает, как я могу не знать, что он имеет в виду.
* * *
— Ты покраснела до ушей, ты в курсе? — он касается моей шеи кончиками пальцев, и моя кожа пылает там, где он дотронулся. Я хочу отойти, но не могу. Мой очевидный дискомфорт удивляет его еще сильнее. — Где это тебя воспитали, такую наивную?
Я вздыхаю:
— Я выросла в Маконе, в Джорджии.
Он недоуменно смотрит на меня. Я отворачиваюсь и начинаю изучать доспехи, стоящие у винтовой лестницы.
— Меня ограждали от всего, понятно? Просто... просто давай не будем об этом, — я и близко не готова рассказывать ему о своем детстве.
— Ограждали, значит? — он встает за моей спиной, и, хоть я его и не вижу и не чувствую, так как он дотрагивается до меня, я ощущаю его присутствие, как какого-то демона из преисподней. — И как огражденная ото всего девочка из Макона превратилась в лос-анджелесскую стриптизершу?
Мне почти удалось забыть на мгновение о своем заработке. Сегодня четверг, последний из моих выходных дней — я работаю с пятницы по понедельник. Во вторник я освобождаюсь от этой работы, так что я — это лишь я, и мне не приходится притворяться. По средам ужасный факт того, чем я занимаюсь, начинает беспокоить меня меньше, так как я сосредотачиваюсь на учебе и работе. К четвергу мне почти удается все забыть. У меня почти получается притвориться, что я просто Грей, обычная студентка колледжа. А потом наваливается пятница, и я возвращаюсь в реальность: я стриптизерша. Я снимаю одежду за деньги ради сексуальных фантазий и прихотей мужчин.
Четверг — мой лучший день. Единственный день, когда я могу побыть Грей, обычной Грей. А теперь Доусону приспичило поднять эту тему и напомнить мне.
Меня переполняет беспричинный гнев. Я поворачиваюсь и кричу:
— Из отчаяния, ясно? — отталкиваю его, но не чтобы причинить ему боль, а от ярости и безысходности. — У меня не было выбора! Это единственная работа, которую мне удалось найти, а я искала многие месяцы. Месяцы! У меня не было никакого опыта работы. У меня нет... мне не к кому обратиться за помощью. Мне... мне некуда идти. Я не могу и не вернусь в Джорджию. Моя стипендия закончилась, а она покрывала все — обучение, проживание, питание, учебники. Я ненавижу все это. Ненавижу. Ненавижу... я все это ненавижу! — из-за расстроенных чувств возвращается мой родной акцент.
Я всхлипываю и не могу остановиться. Я снова отворачиваюсь от него, спотыкаюсь и опускаюсь на холодный мраморный пол. Все прорывается наружу, все эмоции, которые копились во мне месяцами. Одиночество, тоска по дому, стыд и чувство вины. Все это выходит в виде не слов, а ярости и всхлипываний.
Я чувствую, как он опускается на колени рядом со мной и обнимает меня. Я пытаюсь было оттолкнуть его, но у меня не осталось сил, а его объятия слишком сильные и теплые.
— Ты больше не одна, Грей, — это худшее, что он мог мне сказать. Если раньше я всхлипывала, то теперь я разражаюсь градом слез, или что там начинается после всхлипываний.
Он ничего больше не говорит. Он просто держит меня на полу своего фойе и дает мне выплакаться. Хотелось бы сказать, что этот взрыв слез — катарсис, но это не так. Это просто необходимость. Кризис сочувствия к самой себе. Он не помогает. Он ничего не изменяет.
— Отпусти меня, — говорю я, сопротивляясь ему.
— Нет, — его голос нежный, но твердый, а его объятия слишком сильны.
— Пожалуйста. Пусти меня. Все в порядке.
— Чушь.
— Чего ты хочешь от меня? — я сдаюсь и не сопротивляюсь, но я напряжена.
— Правду о тебе?
Это единственное, чего у меня нет и чего я дать не могу. Я не знаю, что такое правда, и, даже если бы знала, Доусон не тот, кому бы я стала ее рассказывать. Он Доусон Келлор, голливудская суперзвезда. А я просто Грей из Макона, Джорджии.