Я пожимаю плечами:
— Я не знаю... я просто...
— Малышка, послушай. Он хотел тебя изнасиловать. Ему почти удалось, и синяки у тебя на шее доказывают это. Не думай про этот кусок дерьма больше, ладно? Его больше нет, и он не навредит ни тебе, ни кому-либо еще. Это самое главное. Его кровь на моих руках и Грега. Не на тебе.
— Но нельзя просто...
— Грей, — Доусон садится рядом со мной, и мне хочется броситься в его объятия. Я сижу неподвижно и стараюсь держать свои неустойчивые эмоции под контролем. — Не переживай об этом недоноске. Ладно? Прошу тебя. Он не заслуживает, чтобы ты о нем жалела. Если он мертв, то для него это даже слишком хорошо. Он заслуживает страданий, — от ярости в его взгляде меня бросает в дрожь.
Я смотрю в сторону и сосредотачиваюсь на дыхании. Жаркое присутствие Доусона рядом вызывает у меня воспоминания о его руках, обхватывающих меня, и о его губах... и вдруг воспоминания обрываются, и я вновь чувствую, как рука сжимает мой рот, и слышу шипение его голоса.
Доусон кладет меня к себе на колени, когда я начинаю трястись в рыданиях, и его руки обволакивают меня. Я сначала напрягаюсь, думая, что прикосновение мужских рук снова вызовет во мне ужас, но ничего не происходит. Я чувствую себя в безопасности рядом с Доусоном. Он защитил меня.
— Все хорошо, Грей. Ты в безопасности, — шепчет его голос над моим ухом.
А потом происходит что-то странное: Доусон мягко целует меня в висок. Так... нежно. Это поцелуй, чтобы успокоить, а не чтобы вызвать желание или страсть. Он приводит меня в замешательство, и я чувствую, что... меня любят. Обо мне беспокоятся.
И я не могу с этим ничего поделать.
Инстинкт призывает меня убежать, но я не могу пошевелиться. Я просто не могу заставить себя покинуть бережные объятия Доусона, и я не хочу. Мое смущение и страх недостаточно сильны, чтобы я смогла вырваться из его рук. Это плохой сон, кошмар, и он быстро растворяется.
Через некоторое время я перестаю плакать, и позволяю себе остаться в объятиях Доусона. Его губы снова прикасаются к моему виску, а потом к уху. Он оборачивает меня одеялом.
Я зеваю, и Доусон берет меня на руки и встает вместе со мной. Я засыпаю, изможденная эмоционально и физически. Рубашка Доусона такая мягкая и пахнет им. Он теплый, и я прижимаюсь к нему, чувствуя, как двигаются его мышцы, как сталь, обтянутая шелком. Я кладу голову ему на грудь и погружаюсь в чувство комфорта и заботы. Это такое чуждое мне чувство. С тех самых пор, как умерла мамочка, мне было одиноко. Я не была любима, меня никто не замечал.
Он несет меня наверх, по длинному коридору, поднимается еще на три ступеньки и через раскрытые французские двери в просторную спальню. Кровать здесь — единственный предмет мебели, не считая огромного широкоэкранного телевизора на стене напротив и пары ночных столиков по обеим сторонам кровати. Он относит меня в кровать, наклоняется над ней и кладет меня.
Мое сердце замирает, и перехватывает дыхание. Я напряглась.
Доусон, этот бог, эта икона кинематографа, этот слишком нереальный мужчина обращает внимание на меня. Будто я что-то для него значу. Будто он хочет от меня чего-то, а я не знаю, чего именно.
Ну, это неправда. Я знаю. Ему нужен секс. Я знаю это. Я вижу это и чувствую. Об этом говорит то, как он прикасается ко мне, как целует. Я знаю это потому, что этого от меня хотят все мужчины. Это то, чего он хочет от меня. И я не знаю, как ему это дать. Но у меня чувство, словно он хочет чего-то еще. Чего-то большего. Но это не в его стиле. Ничто из того, что я слышала о нем, не говорит, что он может хотеть чего-то большего от женщины, кроме секса.
Я прокручиваю это в голове, пока он собирает с кровати подушки и кидает их на пол. Он отворачивает одеяло.
— Залезай, — говорит он.
Я забираюсь под одеяло и ложусь на подушки, глядя на Доусона, как на хищника. Так это произойдет здесь? Сейчас? В его комнате? Мое сердце колотится, и я едва дышу. Я впиваюсь пальцами в край одеяла. Доусон идет к паре закрытых французских дверей и открывает, и за ними оказывается гардероб больше, чем две комнаты в УЮК вместе взятые. Доусон снимает рубашку и кидает ее в ближайшую корзину, а затем шорты. На нем нет ничего, кроме облегающих черных боксеров. У меня перехватывает дыхание, и я сжимаю руки в кулаки при виде него. Он... божественен. Мускулы на его спине четко очерчены. Его плечи словно вырезаны из гранита. Я просто не могу оторвать от него взгляд, пока он открывает ящик, достает пару спортивных шорт и поворачивается в мою сторону, продевая в них ноги. Он натягивает шорты, но я успеваю увидеть его спереди. Я смотрю на бугор на его боксерах. Мои глаза прикованы туда, почти инстинктивно.