Ира чувствовала его напряжение и душа ее корчилась в отчаянии. Однако лицо оставалось безмятежным. Профессиональная выучка взяла свое: благожелательно улыбаясь, Ира села в сверкающий лаком и хромом мерседес, будто бы только и делала, что ездила в таких автомобилях, сообщив по его поводу лишь то, что могло успокоить нервничающего кавалера:
– Какая чистота! Ты его, наверное, на мойку отогнал перед моим приездом?
Штефан рассмеялся.
Смех получился нервным, как у посетителя комнаты ужасов, который обнаружил, что напугавший его вампир – обыкновенный человек, пусть даже и в очень хорошем гриме.
Ира сделала вид, что не обратила внимания на его состояние, хотя ощущения внутри были и не из легких. В обычном случае она с вызовом спросила бы: «Что-то не так?» и показав средний палец, гордо ушла бы в закат. Теперь идти было некуда и чуть ли не впервые в жизни поступившись гордостью, Ира решила умолкнуть.
Мрачно глядя на пролетающее мимо полотно автобана, густые кроны деревьев, на которых буйными кудрями вилась свежая листва, она пыталась представить себя живущей здесь и не могла. Германия не принимала ее и обостренный до предела нюх опытной стриптизерши, сменившей за десять лет немало стран, Ира поняла, что жить здесь она не будет.
Даже не поняла, скорее, почувствовала, – и что-то холодное, скользкое сжало ей грудь, так что больно стало дышать. И впервые за всю свою жизнь, которая по количеству взлетов и падений могла сравниться с кардиограммой, ей стало по-настоящему страшно. Словно Смерть провела костлявым пальцем по животу, в районе солнечного сплетения.
И от подступающих к горлу слез, больно защипало в носу.
Глава 26.
Внезапно, несмотря на яркое солнце и буйство зелени за окном мерседеса, Ире стало страшно. И ощущение беды, обступившей со всех сторон, усилилось.
Не желая поддаваться неприятным предчувствиям, Ира крепко сцепила пальцы.
«Нечетное, значит все будет хорошо: мы поженимся!» – загадала она про себя.
Красный автомобильчик с номером «729» плюнул в них черной тучей смрадного дыма.
Четное. Нет.
Сука! Ира почувствовала, как напрягаются мышцы лица.
«Я буду еще работать?»
Белая «ауди», которой не хватало лишь надписи "ПОМОЙ МЕНЯ", сделанной пальцем на забрызганном грязью боку, стрелой пролетела мимо. Ира вывернулась на сиденьи, стараясь не упустить цифры.
«783». Четное. Нет.
"Видимо, буду здесь умирать!» – раздраженно подумала Ира. И чтобы проверить, правду ли говорит гадание, она задала вопрос, ответ на который знала наверняка:
«Любит ли меня Стьяго!»
И увидела на ближайшем к ней номере три подряд круглые тройки. Нечетное. Да.
Тревога сжимавшая рассудок разжала пальцы. От облегчения Ира даже рассмеялась.
Стьяго!
Да он слова такого не знает «любить». И от осознания того, что гадание было неправильным, обернулась к Штефану.
– Все хорошо? Ты выглядишь, как будто бы я убила твою собаку.
Штефан вздрогнул и попытался улыбнуться в ответ. Предостережения фрау Мартинелли еще звучали у него в ушах, но сейчас, глядя в любимые, хоть и покрасневшие глаза, он чувствовал себя доверчивым идиотом. Ну, с чего он взял, что врет, желая выйти за него замуж именно Ира?
Ее-то он сам пригласил в гости, никто его не заставлял. И ведь… Да какого черта?! Разве не с нею он хочет быть вместе? Разве не ее образ, кажется, навеки заслонил от него лица других женщин?
И балансируя на краю опасности окончательно сорваться в поэзию, Штефан вдруг моргнул несколько раз – глубоко и быстро, прогоняя вскипающие на ресницах слезы и в порыве чувств сжал тонкую бледную руку Иры.
– Прости меня! – проговорил он. – Я – просто дурак!
Она повернулась к нему. Нежность сиявшая в ее улыбке, казалось, осветила машину.
– Нет, – сказала она. – Никакой ты не дурак…
***
Разница во времени была колоссальной. Ира проснулась в шесть утра и не в силах и дальше лежать под одеялом, тихонько, на цыпочках, спустилась вниз.
В гостиной на столе все еще стояли стаканы, липкие от вчерашних коктейлей, полупустая бутылка колы и ополовиненная – виски. Рука сама собой потянулась к стакану и щедро плеснула в него виски.
Чистый Ира пить не могла и потому разбавила кока-колой, стараясь сохранить максимальную крепость. Ее трясло. Виной тому была не только и не столько простуда, сколько непонятная, вынимающая душу тревога. И еще – тоска, обреченность, осознание непоправимой ошибки.