— Никак что-то, Петруха, в голову не возьму, — удивился дед. — Отчего нос-то повесил? Орлом гляди!.. Да я бы… Эх, годочков пятьдесят соскоблить бы… Ну рассказывай, чего у тебя приключилось?
Я лишь плечами пожал.
— Чего рассказывать? Красивая она. Даже страшно.
— А ты не робей, шустряк-воробей! Чем сам-то плох! Глянь на себя — молодец, гвардейской стати! Весь в меня. А я, Петушок, без вранья скажу: орлом я был! Девки глазами ели. А я не на всякую еще и посмотрю. С разбором. А почему все? Цену знал себе. Вот и ты — гляди орлом-беркутом!
Но, видно, совсем не был я сейчас похож на орла и беркута. Дед нахмурился, доел конфету. Вздохнул.
— Посмотреть бы, что ль, на кралю твою красы неписуемой… Где она живет, внизу?
— Под нами как раз.
— Так пойду, гляну тогда, — сказал дед.
— Что ты! — испугался я. — Тебя же не знает никто!
— Узнают. Какие такие церемонии! Соседи ведь. Это бы я в деревне так, в своем доме сидел, носа не казал! Да меня всякая курица еще издаля признает… Скажи-ка лучше, спички у нас есть?
— Есть, — ответил я. — А тебе зачем?
Дед одернул перед зеркалом пиджак.
— Нету у нас, Петруха, в доме спичек! Понял? Последний коробок вышел. Понял?.. Значит, дверь, как и наша? Ладно, пойду спички одалживать.
Я думал: дед постучится, спросит спички, на Таню взглянет и вернется. Ничего подобного. Полчаса прошло — нет деда. А я в передней стоял, весь извелся. Потом слышу: дверь внизу захлопнулась. И шаги по лестнице. Я открыл дверь — дед! Входит, смотрит победно, коробок спичек подает.
— Ну что? — спросил я. — Видел?
— Плохие твои дела.
— Почему?
— Опять не соврал ты, — вздохнул дед. — А можно сказать, что и недоврал. Уж до того хороша — и не видывал лучше. На что мне, пню замшелому, и то петушком кукарекнуть хотелось.
— Говорил же тебе, — вслед за дедом вздохнул и я. — А почему так долго сидел?
— Так соседи же! Тары-бары, сухие амбары! Бабка у нее шустрая.
— Она же глухая.
— Сам ты глухой, — сказал дед. — Все она понимает. Я — про деревню ей, то-се, а она кое-что про свою жизнь… Ах, голова дырявая, забыл! Ждет ведь она тебя!
— Кто?
— Татьяна. За хлебом собралась идти. Хотела записку тебе писать, да я сказал, что и так передам. Сходи, тоже купишь чего там надо. Торт купи. Деньги, вот они. — Дед достал бумажник, подал три рубля. — Ну, чего ты, будто замерз? Татьяна уже собралась. Сумку взяла.
— Да есть у нас хлеб.
— А я толкую про торт! — Дед вроде и осердился даже. — Вот еще рублевка, не хватит вдруг. Тоже возьми сумку.
— Она что, внизу будет ждать? — спросил я.
— Петруха, ты, часом, не поглупел? Мне, что ль, заместо тебя идти! Девчонка красы неписуемой ждет его, а он… Пойдешь мимо — в дверь и стукни. Ждет. Бегом беги…
Может быть, Таня, как и я, стояла в передней, слушала шаги на лестнице? Только я поднял руку — постучать, дверь и открылась.
— Здравствуй! — приветливо сказала Таня. — Пойдем?
В кабине лифта она весело рассмеялась:
— Дедушка такой юморист у тебя! Рассказывал, как он был мальчишкой, и бык на дерево его загнал.
И мне удобнее всего было говорить о деде. Так, разговаривая, смеясь, и в магазин пришли.
Пока я в очереди за тортом стоял, а Таня хлеб покупала, на улице снова дождик небольшой собрался. Тротуар заблестел.
Таня достала из сумки складной зонтик. Она раскрыла его и подняла вверх, улыбнулась:
— Будет наша общая крыша.
— Не надо, — смутился я. — Держи над собой. Да и какой это дождь! Пугает только.
— Нет, — сказала Таня. — Ты же понесешь сумки.
Хлеба в ее сумке было совсем ерунда — и сама могла бы на мизинце унести. Но пришлось нести мне. Та же самая сумка. С тигром. А в другой руке — торт.
Настроение у меня сразу упало. А тут еще Таня стала деда критиковать:
— Рассказывает он интересно, только речь у него очень засоренная. Много неправильных слов употребляет. В городе так уже не говорят.
— И плохо, что не говорят, — сказал я.
— Почему ты так считаешь?
— Если бы дед говорил как все, правильно, то, может, его и слушать было бы не так интересно.
— У тебя плохое настроение? — спросила Таня и внимательно посмотрела на меня.
А я смотреть на нее боялся. Когда смотришь на нее, вся воля куда-то пропадает и сам не свой становишься.
— Почему, — глядя под ноги, сказал я, — обыкновенное настроение.
— Ну хорошо, не будем ссориться. Не будем? Ведь ты не хочешь ссориться? — спросила она и взяла меня за руку, пониже локтя. — Конечно, зачем нам ссориться.
Мы прошли шагов пятнадцать, а Таня мою руку все не отпускала. Это ей было не совсем удобно — в левой руке она держала зонтик, старательно прикрывала меня от мелкого дождика. А я почти задыхался — рука ее была маленькая, теплая, нежная. Но вдруг я подумал: а не специально ли она не хочет отпускать мою руку? Это я подумал, когда увидел, что навстречу шло трое девчонок из нашего дома. Таня даже приветливо кивнула им.